Р Гэдни - Говорит Альберт Эйнштейн

Ее веки тяжелеют. А когда голова ударяет о грудь, она резко выпрямляет спину.

— Но если когда-нибудь в результате решения квантовой проблемы форма общих уравнений и претерпит дальнейшие глубокие изменения, — пусть даже совершенно изменятся самые величины, с помощью которых мы описываем элементарные процессы…

Еще чуть-чуть. Эльза сидит не шелохнувшись.

— …от принципа относительности отказываться никогда не придется; законы, выведенные с его помощью до сих пор, сохранят свое значение по меньшей мере в качестве предельных законов.

Всё.

Он закончил под бурные овации. Громче всех рукоплещет Эльза.

Аплодисменты долго не смолкают.

Альберт, улыбаясь, раскланивается.

По глазам Эльзы видно, как она его обожает. Ее Альберт, между прочим, выглядит намного моложе своих сорока четырех лет.

Вернувшись в Берлин, он все чаще задумывается о будущем Германии, но проблесков света в конце тоннеля как не было, так и нет.

Своими опасениями Альберт откровенно делится со старым, еще времен войны, другом Морицем Катценштейном, директором хирургического отделения берлинской городской больницы в районе Фридрихсхайн. В 1900 году Катценштейн провел успешную операцию по сшиванию мениска коленного сустава шестилетней девочке. Нигде раньше такая операция не проводилась.

Поскольку Альберта уже беспокоят сердечные боли, а советы врача ему сейчас как нельзя кстати, они нередко совершают совместные речные прогулки.

Альберт и Эльза с радостью принимают Катценштейна у себя, но для Альберта лучшие часы наступали во время прогулок на яхте Катценштейна по озеру Ванзее.

— Поговаривают, — рассказывает Альберт Катценштейну, — что комиссар рейха по надзору за общественным порядком приказал вести за мной наблюдение в связи с моим членством в «Германском союзе по правам человека». Я политически чуждый элемент, а может, и враг государства.

— Вы собираетесь уехать, Альберт?

— Подумываю, но пусть это останется между нами. Взгляните на факты. Нацисты сообщают, что в столкновениях с врагами было ранено около дeсяти тысяч их головорезов. Коммунисты говорят о семидесяти пяти раненых только за первые шесть месяцев этого года. Представьте Бременский митинг Германа Геринга. В ход пошли дубинки, кастеты, палки, тяжелые ремни, бутылки и «розочки». Ножки стульев использовались как дубинки. Повсюду кровь. Герман Геринг спокойно стоял на сцене с кулаками, упертыми в бедра. Скалил зубы.

АЛЬБЕРТ И МОРИЦ КАТЦЕНШТЕЙН

Он замолкает, любуясь проплывающей мимо роскошной яхтой класса «Виндфол», сошедшей со стапеля верфи «Абекинг и Расмуссен». Кто-то из экипажа в бинокль разглядел Альберта и подзывает двух девушек, которые, размахивая руками, кричат: «Да здравствует профессор Эйнштейн!»

Альберт машет им в ответ.

Девушки шлют ему воздушные поцелуи.

По щекам Альберта потекли слезы.

— Иногда мы платим самую дорогую цену за то, что дается нам бесплатно, — вздыхает он.

— Вы принесли Германии немало пользы, — возражает Катценштейн.

— Мои достижения заметно повысили престиж страны, но в последние годы, когда правые газеты устроили мне настоящую травлю, никто и пальцем не пошевельнул, чтобы за меня заступиться. Объявленная война на уничтожение против моих беззащитных еврейских братьев вынуждает меня бросить на чашу весов все мое влияние, которое есть у меня в мире.

— Не торопите события, Альберт.

— К этому все и идет, Мориц, попомните мое слово. — Голос его дрожит. — К этому все идет.

Альберт откликается на просьбу лондонской «Таймс» написать статью о своих открытиях.

Однако по тону письма нельзя уловить всю гамму чувств, обуревающих его в тот период.

Сэр,

я с радостью согласился с предложением написать для «Таймc» что-нибудь о теории относительности. После печального периода, когда разорвалось активное общение между учеными, я охотно воспользовался возможностью выразить мое чувство радости и благодарности английским астрономам и физикам. С великими и благородными традициями в Вашей стране полностью согласуется то, что выдающиеся ученые должны были отдать много времени и сил, чтобы проверить смысл теории, которая была закончена и опубликована во время войны в стране Ваших врагов.

Некоторые утверждения в Вашей газете, касающиеся моей жизни и моей личности, обязаны своим происхождением живому воображению журналистов. Вот еще один пример относительности для развлечения читателей. Сейчас меня в Германии называют «немецким ученым», а в Англии я представлен как «швейцарский еврей». Но если бы мне было уготовано судьбой стать «bête noire» (неугодным), то произошло бы обратное: я оказался бы «швейцарским евреем» для немцев и «немецким ученым» для англичан.