Марина Чечнева - Самолеты уходят в ночь

Но астрономия была ее слабостью. С кем бы, о чем бы Руднева ни говорила, мы знали: все равно она сведет беседу на астрономию.

Однажды, еще когда мы стояли в Ассиновской, я застала Рудневу в общежитии в слезах.

— Что с тобой?

Женя молча ткнула пальцем в газетную полосу. Я быстро пробежала корреспонденцию из Ленинграда. В ней говорилось о разрушении фашистами Пулковской обсерватории. Очень вежливая по натуре, не терпевшая ничего грубого, вульгарного, Женя не сдержалась:

— Сволочи!

Она взволнованно прошлась между койками, потом присела к столику, вырвала из тетради лист бумаги и начала быстро писать. Строка за строкой, чуть загибаясь у обреза, ложились на обычный ученический лист в синюю косую линейку. Женя писала просто, без громких слов, но мне хорошо известно, сколько человеческой боли скрывалось за этой простотой.

Спустя много лет письмо это попало мне на глаза. Рудневой уже не было в живых. Но, читая и перечитывая его, я словно наяву видела перед собой нашу милую Женьку, ее упрямо сжатые губы, высокий лоб и тонкий росчерк бровей.

Мне хочется привести это письмо полностью. Адресовано оно профессору С. Н. Блажко, у которого Женя занималась до войны.

«Уважаемый Сергей Николаевич!

Пишет Вам ваша бывшая студентка Женя Руднева — из той астрономической группы, в которой учились Пикельнер, Зигель, Мазон. Эти имена, возможно, Вам более знакомы. А вообще группа у нас была маленькая, всего из 10 человек, и мы были на один год моложе Затейщикова, Брошитэке, Верменко. Простите пожалуйста, что я к Вам обращаюсь, но сегодняшнее утро меня очень взволновало. Я держала в руках сверток, и в глаза мне бросилось название газетной статьи «На Пулковских высотах».

На войне черствеют, и я уже давно не плакала, Сергей Николаевич, но у меня невольно выступили слезы, когда я прочла о разрушенных павильонах и установках, о погибшей Пулковской библиотеке, о башне 30-дюймового рефрактора. А новая солнечная установка? А стеклянная библиотека? А все труды обсерватории? Я не знаю, что удалось оттуда вывезти, но вряд ли многое, кроме объектива. Я вспоминала о нашем ГАИШе [1] ГАИШ — Государственный астрономический институт имени Штернберга. . Ведь я ничего не знаю. Цело ли хотя бы здание? После того как Вы оттуда уехали, мы еще месяц занимались (я была на четвертом курсе). По вечерам мы охраняли институт, я была старшиной пожарной команды из студентов. В ночь на 12 октября я также была на дежурстве. Утром я, еще ничего не зная, приехала в университет, оттуда меня направили в ЦК ВЛКСМ — там по рекомендациям комитетов комсомола отбирали девушек-добровольцев. И вот 13 октября исполнился год, как я в рядах Красной Армии. Зиму я училась, а теперь уже несколько месяцев, как на фронте. Летаю штурманом на самолете, сбрасываю на врага бомбы разного калибра, и, чем крупнее, тем больше удовлетворения получаю, особенно если хороший взрыв или пожар получится в результате.

Свою первую бомбу я обещала им за университет — ведь их бомба попала в здание мехмата прошлой зимой. Как они смели! Но первый мой боевой вылет ничем особенным не отличался: может быть, бомбы и удачно попали, но в темноте не было видно. Зато после я им не один крупный пожар зажгла, взрывала склады боеприпасов и горючего, уничтожала машины на дорогах, полностью разрушила одну и повредила несколько переправ через реки…

Мой счет еще не окончен. На сегодня у меня 225 боевых вылетов. И я не хвалиться хочу, а просто сообщаю, что честь университета я поддерживаю — меня наградили орденом Красной Звезды. В ответ на такую награду я стараюсь бомбить точнее. Мы не даем врагу на нашем участке фронта ни минуты покоя. А с сегодняшнего дня я буду бить и за Пулково — за поруганную науку. (Простите, Сергей Николаевич, послание вышло слишком длинным, но я должна была обратиться именно к Вам, Вы поймете мое чувство ненависти к захватчикам, мое желание скорее покончить с ними, чтобы вернуться к науке.)

Пользоваться астроориентировкой мне не приходится: на большие расстояния мы не летаем. Изредка, когда выдается свободная минутка (это бывает в хорошую погоду при возвращении от цели), я показываю летчице Бетельгейзе или Сириус и рассказываю о них или еще о чем-нибудь, таком родном мне и таком далеком теперь. Из трудов ГАИШа мы пользуемся таблицами восхода и захода Луны.

Сергей Николаевич, передайте мой фронтовой горячий привет Н. Ф. Рейн и профессору Моисееву. Ему скажите, что он ошибался: девушек тоже в штурманы берут.