Когда мы въехали в Глуск, из домов высыпали жители. Они недоуменно и даже испуганно смотрели на нас: видимо, мы выглядели странно и удручающе. К тому же среди нас было довольно много раненых.
Наша машина остановилась у здания райвоенкомата. Тут никого не оказалось. Ветер гонял по двору пепел сожженных бумаг.
Подполковник Тер-Гаспарян хотел позвонить в Бобруйск, чтобы выяснить обстановку, но телефон не работал. Мы не знали, где свои, как далеко продвинулись немцы. Тер-Гаспарян, разложив на столе карту, долго сидел над ней, обдумывая, что делать. Потом поднялся и объявил нам свое решение: двигаться дальше в общем направлении на Рогачев.
Мост через реку Птичь, протекавшую около города, оказался сожженным; из воды торчали обугленные сваи. Для того чтобы переправиться через реку, нужно было сделать крюк в десять — двенадцать километров. К шести часам вечера мы добрались до деревни Жолвинец. Началась переправа. Высланная разведка сообщила о движении сплошных колонн немецких войск по шоссе от Старых Дорог на Бобруйск. С северо-востока доносился отдаленный гул артиллерийской стрельбы.
Офицер связи, приехавший наконец из штаба армии, привез распоряжение. Части дивизии должны были собраться в районе Чечерска для укомплектования. Предстоял марш около ста восьмидесяти километров. Обстановку представитель штаба не знал, он сказал только, что бои идут на реке Березина.
Старшему лейтенанту М. Л. Оспищеву и мне Тер-Гаспарян приказал организовать оборону моста и держаться до тех пор, пока переправится пешая колонна дивизии. Мы собрали команду из пятнадцати добровольцев. Здесь были и артиллеристы, и пехотинцы, и даже два танкиста. Переписали фамилии и домашние адреса бойцов. Выставили охрану.
Одиннадцать винтовок и карабинов, три ППД (пистолет-пулемет Дегтярева), один ручной пулемет, бутылки с горючей смесью и около двадцати гранат — таким было вооружение нашей группы.
Вскоре Оспищев получил приказание Тер-Гаспаряна выехать за отставшим 161-м запасным полком, разыскать его и вывести проселочными дорогами к главным силам дивизии. В нашем распоряжении находились две машины, в том числе крытый штабной автобус, забитый чемоданами комсостава. Все эти вещи пришлось выбросить. Матвей Лукич Оспищев выкинул и свои чемоданы. Потом, когда он догнал дивизию, приведя запасный полк из Уречья, никто из командиров штаба не обиделся на него.
Оспищев уехал. А через мост всю ночь проходили войска и беженцы. Ни одного орудия и танка, никакой техники — только люди.
Перед рассветом движение прекратилось. Дорога опустела. Вся наша группа бодрствовала. Бойцы лежали у въезда на мост, тихо переговаривались.
— Как сейчас дома поживают? Сенокос вовсю идет, а там и жнитво… Мужики, наверное, все в армию ушли, остались одни бабы да старики. Работать некому, — сказал красноармеец Роман Силков. В его голосе звучала затаенная грусть.
— А ты сам откуда? — спросил Семенихин.
— Рязанский. Около Сасово наша деревня.
— Туда война не дойдет, а мою уже немцы забрали…
— Родня-то осталась?
— Тетка, двоюродный братишка с сестренкой.
— Плохо. Тяжело будет под немцем, — сочувственно произнес Силков.
В деревне пропели петухи. Тускнели звезды. Стая уток опустилась в тихой заводи, неподалеку от нас.
Со стороны Бобруйска снова докатился гул артиллерийской стрельбы, которая стихла ночью. Высоко в небе, держа курс на восток, проплыли бомбардировщики. Начинался тяжелый и длинный фронтовой день.
Со стороны леса послышался шум моторов. В предрассветной мгле показались три черных силуэта.
— Бронеавтомобили! — определил Семенихин.
Машины остановились у поворота в трехстах метрах от нас. Из переднего броневика вылез офицер, в руках его забелела карта.
— Немцы! Кресты вижу! — прошептал Семенихин.
«Вот сейчас из пушки ударить, ни один не ушел бы!» — подумал я.
Офицер сложил карту и сел в машину. Броневая дверка захлопнулась.
— Спокойно, ребята! Раньше времени не стрелять! — передал я по цепочке.
Вся наша команда лежала в высохших канавах около дороги, у каждого под рукой — бутылки с горючей смесью и гранаты.
Броневики на малой скорости приближались к мосту.
Красноармейцы застыли в напряженном ожидании.
Признаюсь, что в ту минуту мне было страшно, я, наверное, побледнел. Но вот перед глазами возник образ дочери. Это они, фашисты, нарушили наш покой, разбили мою семью, усеяли землю трупами…
Закипевшая злоба прогнала страх. До боли в пальцах я сжал потеплевшую лимонку. Этой гранатой я не мог промахнуться!
Читать дальше