Владимир Крючков - Личное дело.Три дня и вся жизнь

В один голос все говорили, что нет каких-то особых настораживающих проблем в отношениях между коренным и некоренным населением. Даже подчеркивали, что из Прибалтийских республик Латвия к Москве всех ближе, ее народ интернационален по духу и в силу исторических традиций: красные латыши принимали участие в охране Ленина, Кремля и т. д. Но, по словам Пуго, национальную проблему нельзя упускать из виду, нужно проявлять осторожность, внимательность, предупреждать появление или усиление моментов, могущих вызвать социальное обострение на почве национализма. Сам Пуго был интернационалистом, большим патриотом своей республики, пользовался уважением в народе и в руководящих кругах слыл серьезным, рассудительным человеком.

В 1984 году Пуго избрали первым секретарем ЦК Компартии Латвии. Это был верный выбор. На этой должности он пробыл до 1988 года. Возник вопрос об укреплении Комитета партийного контроля при ЦК КПСС, и выбор пал на Пуго. Сыграли роль такие его качества, как принципиальность, честность, требовательность и вместе с тем чуткость к людям. На посту председателя Борис Карлович подтвердил эти свои качества.

В 1990 году Пуго назначается министром внутренних дел СССР. Кстати, при назначении учитывалась его принадлежность к национальным кадрам.

К тому времени национальные проблемы становились наиболее трудными, сложными, все острее заявляли о себе и прямо касались работы органов внутренних дел. В своей деятельности Пуго уделял большое внимание именно этим проблемам.

У меня было с ним немало разговоров о судьбе Союза, о положении в Прибалтике и, разумеется, о Латвии. Латвия беспокоила его и в личном плане — там его родные, домашний очаг, с ней он был связан тысячами нитей, там хотел провести остаток жизни.

Запомнился еще один момент. Недалеко от Риги сооружен внушительный памятный мемориал жертвам фашизма в годы Великой Отечественной войны. Достойный памятник тем, чья борьба и жизнь — в фундаменте нашей общей победы.

Пуго рассказал, что среди латышей высказывается мнение о сооружении памятника всем погибшим, независимо от того, по какую сторону баррикад они сражались и отдали жизнь. Пуго не исключал такого варианта воссоздания памяти всем погибшим в знак примирения и согласия. Мне эта идея показалась разумной.

В случае победы националистических, сепаратистских сил в Латвии Пуго не видел места для себя и многих на своей родной земле. Может быть, сооружение общего памятника и явилось бы вкладом в мир и согласие?

Шли дни. Каждый день одно и то же от подъема до отбоя. Неволя пронизывает все клеточки. Радиоточка да одна-две газеты — вот и весь источник информации. Узнать можно многое, однако объем информации — голодный паек по сравнению с тем, что несколько дней назад было в моем распоряжении. Счет ведется на недели, от бани до бани. Тюремные радости — лишняя газета, хороший матрац, второе одеяло, чудом полученная весточка от родных и друзей. Вот, пожалуй, и все. Иногда даже не знаешь, то ли радоваться им, то ли печалиться.

Среди сокамерников царит дух равноправия. В одночасье все становятся зэками, их объединяет одно горе, одинаковые условия, неизвестность судьбы, беспомощность каждого и всех вместе.

Здесь никто не спрашивает друг у друга о деле. Рассказывают сами, если сочтут нужным, слушают, но любопытство непозволительно, даже осуждается. Вот чего в изобилии, так это успокоительных слов, потому что каждое утешение, даже иллюзорная надежда — бальзам на рану. Человек действительно не может жить без веры. Любой из охраны — над тобой начальник. Следует немедленно исполнять любое указание.

Как-то сокамерник попросил охрану изменить очередность бани и прогулки, пояснив при этом, что, как он думает, так будет удобнее. Дежурный не без юмора ответил: «В тюрьме не надо думать, тут думают за вас. Сидите спокойно».

Ежедневные прогулки поначалу воспринимаются как нечто полезное и приятное, ждешь приглашения. Но очень скоро они становятся обузой, и многие, за исключением достаточно уже насидевшихся, стараются уклониться от них. Часовая прогулка позволяет физически размяться, но усугубляет постоянное неприятное ощущение: ни на минуту не отключаешься от тюрьмы, неволю чувствуешь еще острее. Подумать над чем-то не удается. Мозг не сосредоточивается, тем более что по этому маленькому бетонному пятачку мечутся в ходьбе кроме тебя еще три-четыре человека. И здесь — под постоянным надзором. С громким железным скрипом захлопывается за тобой массивная дверь, но не останешься наедине с собой — смотровое отверстие напоминает, что за тобой ведется постоянное наблюдение.