Александр Клинге: Маннергейм и блокада. Запретная правда о финском маршале

Короток наш разговор:

Сунешься с моря – ответим морем свинца!

Сунешься с земли – взлетишь на воздух!

Сунешься с воздуха – вгоним в землю!

Красная Армия бьет вас с востока, Англия и Америка – с севера, и не пеняй, смрадный иуда, когда на твое приглашение мы – героические защитники Ханко – двинем с юга!

Мы придем мстить. И месть эта будет беспощадна!

До встречи, барон!

Долизывай, пока цела, щетинистую жопу фюрера.

Гарнизон Советского Ханко.

Месяц октябрь, число 10, год 1941».

К подобным приемам можно относиться по-разному, но, как видим, уважение здесь и рядом не ночевало. Казалось бы, при чем тут Сталин? При том, что он лично рекомендовал ЦК одобрить текст листовки. Обращение было по своей сути настолько хамским (некоторые слова я здесь смягчил, поскольку они относятся к категории непечатных), что даже Черчилль рекомендовал советскому лидеру быть более вежливым к противнику. Сталин пожелание британского премьера попросту проигнорировал. И советская пропаганда продолжала отрываться на Маннергейме на всю катушку. В своей статье «Образ Маннергейма в советской военной пропаганде на Карельском фронте» российский историк Михаил Марков пишет:

«Критика Маннергейма в советской пропаганде имела особое значение с самого начала Великой Отечественной войны, так как на протяжении 1941 года и первой половины 1942 года на Карельском фронте создавался двойственный образ врага: при его конструировании реакционное финляндское правительство противопоставлялось простым трудящимся-финнам, обманом втянутым им в войну против СССР. Финский главнокомандующий был идеальным объектом для персонификации всех негативных качеств, которые приписывались вражеской правящей верхушке. (…) Отождествление „старых“ и „новых“ врагов было характерно для советской пропаганды начального периода войны, но именно в образе Маннергейма оно сохранялось дольше всего и оказалось наиболее ярко выраженным. (…) Советские пропагандисты старались показать, что он всегда оказывался на стороне правящей верхушки независимо от ее национальности. На основе этих установок выстраивались и другие черты образа Маннергейма. Он изображался не просто как слуга правящего класса, но и как предатель национальных интересов Финляндии. (…) По делам барона пропагандисты судили и о его личных качествах. Он представал в их изображении, с одной стороны, безжалостным и жестоким человеком („палач“, „мясник“), с другой – трусом и подхалимом, некомпетентным руководителем, который боится отвечать перед народом и поэтому опирается на иностранцев».

Однако об этом сторонники доски предпочитают не вспоминать. А было бы любопытно увидеть текст «ответа защитников Ханко» на памятнике Маннергейму. Но разговор сейчас не об этом, а о том, что со временем изменения в отношении к финскому главнокомандующему действительно произошли.

Уже в конце 1941 года финнам стало ясно, что происходит что-то не то. Немецкое командование, разумеется, ободряло своего союзника как могло, обещая, что еще чуть-чуть, и «красная зараза» будет раздавлена. В июне 1942 года, сразу же после 75-летнего юбилея маршала, Гитлер и Маннергейм обменялись визитами. Сначала фюрер прилетел в Финляндию, потом финский главнокомандующий – в его Ставку. Хотя Маннергейм пытался дистанцироваться от немцев, в реальности сделать у него это не получалось. Не получалось еще и потому, что Финляндия зависела от военных поставок из Третьего рейха.

Сам Маннергейм в мемуарах так описывал свой визит в Германию:

«27 июня я в сопровождении пяти офицеров отправился в путь – рейхсканцлер любезно предоставил в мое распоряжение вместительный самолет. После спокойного перелета самолет приземлился вблизи Ставки германского главнокомандующего, на некотором расстоянии от восточнопрусского города Голдап. На аэродроме гостей встретили генерал-фельдмаршал Кейтель, а также почетная рота и оркестр. До поезда рейхсканцлера, который стоял на одной из ближайших станций, нас доставили на автомашинах. Стряхнув с себя дорожную пыль, мы вышли на перрон ожидать прибытия рейхсканцлера, который вскоре прибыл в открытом автомобиле. Он подошел бодрым шагом и крепко пожал мне руку, после чего я от своего имени и от имени армии поблагодарил Гитлера за его визит в Финляндию, а также передал ему привет от президента республики.

С железнодорожной станции рейхсканцлер увез меня на автомашине в Ставку. Она находилась в обширном лесном массиве, где ее отделы были расположены в тщательно замаскированных зданиях и в защищенных помещениях. Наиболее важные органы работали в огромных бункерах, и в одном из них состоялась довольно продолжительная беседа с глазу на глаз между рейхсканцлером и мной. Я в принципе ожидал, что он снова поднимет старый вопрос о совместных операциях против Ленинграда и Мурманской железной дороги, но, к моему удовлетворению, хозяин пожелал побеседовать о военном потенциале Финляндии. Представленные мной статистические сведения убедили его в том, что бремя, которое война возложила на плечи народа Финляндии, оказалось тяжелым, даже более весомым, чем напряжения, выпавшие на долю Германии. Это дало рейхсканцлеру повод еще признательнее говорить о наших военных успехах.