Пегги Гуггенхайм - На пике века. Исповедь одержимой искусством

Лоуренс позвонил моей матери. Она решила, что он шутит, и не могла поверить, что у нее теперь есть внук. Мы так заморочили ей голову, что она не приходила до самого вечера, а когда пришла, ужасно удивилась наличию Года. Он родился 15 мая, в годовщину свадьбы Бениты и на следующий день после дня рождения миссис Вэйл. Мы дали ему имя Майкл Седрик Синдбад Вэйл. Мэри назвала его Седриком в честь Седрика Морриса, ее хорошего друга-художника. Синдбада (из «Арабских ночей») выбрал Лоуренс; я выбрала Майкла. Он был очень славным, хоть и уродливым. У него было сморщенное красное лицо, густые черные волосы, огромные торчащие уши и изумительные ручки и ножки. Дневная нянька была сущим драконом, но ночная — ангелом во плоти. Поэтому веселье мы откладывали до вечера.

Я кормила Синдбада месяц; после этого у меня кончилось молоко. Кормление проходило болезненно: по какой-то причине я никогда не могла естественно справляться с задачей матери и постоянно нуждалась в помощи няньки, когда давала своим детям грудь. Доктор Хедли не разрешал мне вставать с кровати три недели. Мне было скучно, и для развлечения я читала Джорджа Мура и Генри Джеймса.

В это время к нам приехала Пегги. Я не знаю, как называть ее в этой книге — столько раз она меняла имя. Впервые она появилась в моей жизни, когда мы учились в школе, но она была на год старше, и я толком не знала ее. Затем она вышла замуж за моего кузена Эдвина Леба. Их брак оказался неудачным, и Бенита уговорила ее развестись. Когда она приехала в Лондон, она только приходила в себя после разрыва. Пока что она не успела попасть ни в какие прочие неприятности. Лоуренс обожал ее, а я была счастлива встретить свою самую давнюю подругу. Сложно описать ее неуловимую натуру. Стоило ей сделать какое-нибудь заявление, как на следующий день ты слышал, что другому она заявила нечто ровно противоположное. Она интересовалась всем, что видела, потому не имела parti pris [6] сформированного мнения ( франц. ). ни о чем; из-за этого мы называли ее двуликой. И все же она обладала логичным рассудком мужчины. Она была похожа на Чеширского кота с ее огромным ртом и не сходящей с лица улыбкой. Она была ужасно упряма. Складывалось впечатление, будто она твердо знает, чего хочет от жизни, но при этом постоянно принимала неверные решения. По какой-то причине она все время выходила замуж не за того мужчину, и делала это трижды. Роль матери давалась ей с большим успехом, и она не могла нарадоваться на своих трех детей. На тот момент у нее еще не было ни одного. Пегги всегда появлялась в решающие моменты моей жизни. Мне казалось, что стоит мне только потереть мою лампу Аладдина, как Пегги сразу выскочит из нее и выручит меня.

Мы вернулись в Париж на Четырнадцатое июля — Лоуренс неизменно в этот праздник три ночи танцевал на улицах. Я не имела возможности сопровождать его.

Из Парижа мы направились в Виллервиль в Нормандии, где остановились на лето. Мы жили в кошмарном старом доме с ванной в подвале; он очень напоминал дом моего деда, только здесь еще имелся красивый сад и студия, где мы все рисовали, даже я. С нами были Клотильда и Пегги, и еще Мина Лой. Нас навещали Луи Арагон, на тот момент, кавалер Клотильды, Гарольд Леб с Китти Кэннел и Ман Рей с его удивительной Кики в нарисованной маске. Однажды к нам в дом пришли Джеймс Джойс с Норой — они искали свою дочь, которая училась в пансионе где-то на побережье.

Бенита вернулась в Америку, и без нее я снова загрустила. Я смотрела, как пароходы «Френч Лайн» уходят в море из Гавра мимо нашего дома, и тоже мечтала уплыть.

Осенью мы вернулись на Капри. Пегги, Мэри и Клотильда отправились с нами. В этот раз мы остановились в небольшом отеле в центре города. Моя кузина Элеанор Касл Стюарт нашла мне няньку по имени Лили, которую мы привезли с собой на континент. Она была такой смуглой, что больше походила на иностранку, чем на английскую девушку. За ней постоянно увивались мужчины. Она была совершенно невинна и простодушна и путешествовала с большим восторгом. Лили хорошо заботилась о Синдбаде, поскольку прошла обучение в госпитале и была от природы добросовестна.

Вскоре после приезда на Капри Лоуренс впутался в историю. Он ревновал Клотильду к ее новому любовнику. Этот маленький итальянец каждый раз, когда ночевал не с женой, говорил, что был на caccia [7] охоте ( ит. ). или стрелял птичек на пустоши. Мы дразнили Клотильду и спрашивали у нее после ночей с ним, как прошла охота. Ей не нравилось, что капитан Патуни, как его звали, отказывается появляться с ней на публике. Из-за жены ему приходилось скрывать связь с ней. Однажды за ужином она стала жаловаться на это, и Лоуренс, будучи пьян, вышел из себя. Он бросился в частный клуб, где капитан Патуни играл в карты с другими мужчинами, и бросил все карты, какие смог схватить, ему в лицо. За этим последовала драка. Полисмену в ней сломали большой палец. Лоуренса заковали в цепи и положили на стол — ждать переправки в тюрьму. Он уже как-то раз посмеялся над sindaco [8] мэром ( ит. ). Капри, и тот затаил на него обиду. Лоуренса бросили в тюрьму на десять дней в ожидании суда. Его держали в сырой камере, а нам велели присылать ему еду из отеля. Еще мы отправляли ему вино, виски и множество книг. Его охранял добрейший надзиратель, которого уже временно отстраняли за то, что он выпускал заключенных на ночь. Выходя на волю, они продолжали заниматься своим промыслом и приносили с собой добычу в тюрьму. Надзирателя после этого восстановили в должности, но уже без жалованья.