Николай Антипенко - На главном направлении

Не обходилось без неприятностей. Однажды была задержана большая груженая шаланда с четырьмя контрабандистами. Их обезоружили. Начальство приказало шаланду с товарами и экипажем под конвоем доставить в Евпаторию. Для конвоирования выделили лишь двух человек, очевидно, в расчете на то, что шаланда будет следовать все время вблизи берега. Однако в пути конвоиры ослабили свое внимание, и контрабандисты овладели их оружием. Шаланда удалилась от нашего берега и в конце концов оказалась в турецких водах. Немало хлопот доставило это советским дипломатам, пока турки возвратили обоих пограничников. Долго потом мы «прорабатывали» этот случай на поучение молодежи.

Политические беседы с пограничниками посвящались в основном вопросам, связанным с новой экономической политикой и международным положением. Трудно было работать политруку, находясь вдали от штаба батальона: во всем полная самостоятельность, никаких инструктажей и семинаров. Транспорта у нас во взводе не было, кроме той повозки, на которой каптенармус развозил продукты по погранпостам. А за месяц на каждом посту требовалось провести не менее 12–14 докладов или бесед, потому что их приходилось повторять для тех, кто находился в наряде. Кроме того, в мою обязанность входило выступать с докладами перед местным населением — в то время партийных организаций на местах было очень мало.

Хорошо ли мы это делали, не знаю, но работали со всем напряжением и даже перенапряжением сил. Правда, в те годы по молодости этого почти не чувствовали.

Налаживался пограничный режим, и меньше становилось безнаказанных нарушителей границы, но это не лишало работу увлекательности. Наоборот, служба с каждым днем становилась интереснее. Вырабатывались более квалифицированные методы борьбы, мы многому научились. Росла политическая сознательность, сплачивался партийный коллектив.

Помню, как потрясло личный состав известие о смерти Владимира Ильича Ленина. Большинству из нас не пришлось видеть и слышать Ленина, но все мы безгранично верили ему и любили его. Он не казался каким-то сверхъестественным, его имя не приводило нас в богобоязненный трепет. Мы любили его любовью, какую чувствуют к старшему товарищу, с кем связаны единым делом и стремлением.

После смерти Ильича у нас установилась традиция: партийные собрания всегда начинать ровно в 18 часов 50 минут по понедельникам, в день, час и минуту кончины вождя. Эта традиция, думалось, ко многому обязывала. Мы отчетливее чувствовали близость Ленина, мысленно советовались с ним, горячо спорили между собой о дальнейших путях строительства социализма в нашей стране.

Прошел год пограничной службы. Она мне нравилась, но не покидала мысль о продолжении прерванного гражданской войной сельскохозяйственного образования. В Евпаторийском укоме партии знали о моем желании и, когда пришла разверстка по набору в Петровско-Разумовскую сельскохозяйственную академию (ныне Тимирязевская), меня включили в список первым кандидатом. Однако попасть туда не пришлось: штаб округа не дал разрешения на увольнение в запас. Но как бы в виде компенсации меня все же послали на учебу в Москву, в Высшую пограничную школу ОГПУ, которая размещалась в Безбожном переулке. С осени 1925 года по март 1927 года я учился в этой школе.

То было замечательное военно-учебное заведение. Мы изучали историю нашей партии, историю революционного движения в России и на Западе, политическую экономию. Слушателям прививали навыки самостоятельной работы с книгой. Учились мы по первоисточникам, пользуясь как марксистской, так и немарксистской и даже антимарксистской литературой, приучались самостоятельно разбираться, что правильно, что нет.

В школе отлично были поставлены тактическая, строевая, стрелковая подготовка, физкультура и спорт. Много уделялось внимания обучению стрельбе из пистолета и винтовки.

Перед слушателями выступали такие известные деятели, как Е. М. Ярославский и Ф. Я. Кон. Побывал у нас и А. Мартынов. Мы знали, что на II съезде партии он рьяно выступал против Ленина. Поэтому, когда нам сказали о предстоящей встрече с Мартыновым, все ждали ее с немалым волнением. Сразу же выяснилось, что, несмотря на свой преклонный, как нам тогда казалось, возраст, Мартынов сохранил ясность мысли и способность к самокритике.

Он сказал, что уже в те годы, когда боролся с молодым, устремленным к революции Лениным, его поражала в нем необыкновенная, железная логика, безграничная вера в рабочий класс. Мартынов подчеркнул, что глубоко сожалеет о своем прошлом, о том, что своими ошибками причинил столько неприятностей Владимиру Ильичу.