Эдвард О’Мира - Голос с острова Святой Елены

Затем сэр Томас разрешил мне прочитать привезённое им в Лонгвуд послание, содержание которого сводилось к следующему: «Французы, пожелавшие остаться с генералом Бонапартом, должны сделать заявление в письменной форме о своём желании подчиняться всем ограничениям, которым может быть подвергнут генерал Бонапарт, без каких-либо собственных замечаний по этому поводу. Те же, кто откажется подписать это заявление, будут немедленно отправлены на мыс Доброй Надежды. Личный персонал сокращается на четыре персоны; те же, кто остается, обязаны рассматривать себя как лица, ответственные перед законами в том же порядке, как если бы они были британскими подданными, особенно перед теми законами, которые были сформулированы для безопасной охраны генерала Бонапарта и которые объявляют, что оказание ему помощи в попытке совершить побег является тяжким преступлением. Любой из них, оскорбляющий, наносящий какой-либо вред и плохо поступающий по отношению к губернатору или к правительству, под покровительством которого он находится, будет тотчас отправлен на мыс Доброй Надежды, где ему не будут предоставлены какие-либо средства для его транспортировки в Европу».

В документе также давалось объяснение, что не следует понимать, что взятое на себя обязательство должно рассматриваться как бессрочное для тех, кто дал письменную подписку. В послании губернатора также содержалось требование оплатить 1400 фунтов стерлингов за присланные в Лонгвуд книги. Всё послание было изложено в весьма категоричном тоне. Затем сэр Томас Рид сообщил мне, что на следующий день графу Бертрану предстоит отправиться в «Колониальный дом» и что я могу намекнуть ему, что если он там будет вести себя хорошо, то, возможно, с острова будут высланы только лица обслуживающего персонала Лонгвуда, но что всё будет зависеть от «хорошего поведения» графа Бертрана.

5 октября. Прогуливаясь утром по парку и раздумывая о событиях вчерашнего дня, я услыхал голос, зовущий меня. Повернувшись, я с удивлением увидел императора, кивком головы подзывающего меня к себе. Спросив о моём самочувствии, он заявил: «Ну что же за лгун этот губернатор! Ничего особенного не было в том сообщении, о котором он сказал, что может передать его только мне лично. Он мог бы сделать это через Бертрана или ещё через кого-нибудь. Но он подумал, что получил возможность оскорбить и огорчить меня, и поэтому решил воспользоваться представившимся случаем. Он приехал сюда со своим штабом, словно собирался объявить о свадебной церемонии. От мысли, что он властен огорчить меня, его лицо излучало ликование и радость. Он задумал вонзить кинжал в моё сердце и не мог отказать себе в удовольствии лично присутствовать при этом и наслаждаться виденным. Никогда он не представлял большего доказательства порочного ума, чем тогда, когда возжелал вонзить кинжал в сердце человека, который ему подвластен».

Затем Наполеон повторил некоторые части вчерашнего послания губернатора и высказался в том плане, что это послание следовало бы прислать в письменном виде, поскольку французу невозможно понять его, когда оно зачитывается на английском языке в течение всего лишь нескольких минут. Я взял на себя смелость указать Наполеону на необходимость решить возникшие проблемы. Я сказал, что у меня есть основания верить тому, что губернатор хочет выслать из Лонгвуда только лиц обслуживающего персонала, а не кого-либо из генералов, но в том случае, если губернатора выведут из себя, он может поступить иначе.

На это Наполеон ответил: «Вы рассуждаете как свободный человек, но мы несвободны: мы находимся во власти палача, с которым невозможно справиться. Они вышлют с острова остальных постепенно, поэтому им лучше уехать сейчас, чем в скором времени. Какая мне будет выгода, если все они будут при мне до прибытия следующего корабля из Англии или до тех пор, пока это животное не найдет какой-нибудь предлог их выслать. Я бы лучше предпочёл, чтобы они все уехали, вместо того чтобы видеть рядом с собой людей, беспокоящихся обо мне и дрожащих от страха при мысли о том, что их силой посадят на борт корабля. Ибо благодаря этому вчерашнему посланию они становятся целиком подвластными губернатору. Пусть он всех вышлет с острова, расставит часовых у всех дверей и окон и будет присылать только хлеб и воду. Мне всё равно. Но душа моя — свободна. Я точно так же независим, как и тогда, когда командовал армией в шестьсот тысяч человек; об этом я сказал ему на днях. Моё сердце так же свободно, как и тогда, когда я вводил законы в Европе.