Эндрю Ллойд Уэббер - Снимая маску. Автобиография короля мюзиклов Эндрю Ллойд Уэббера

Кроме невероятной презентации моей песни «Make Believe Love», которая с треском провалилась, в шоу особо не было моей музыки. Большую его часть заняла группа Twinkle and the Trekkers. Твинкл была достаточно модной девчонкой в развевающемся платье, которую для своей школьной группы нашел один из студентов. Она написала убийственную мотоциклетную поэму «Terry» с резкими текстами вроде: «He rode into the night / Accelerated his motorbike / I cried to him in fright / Don’t do it, / Don’t do it» («Он ехал в ночи, / Подгоняя свой мотоцикл, / Я кричала ему в испуге: / Не делай этого, / Не делай этого»). Мотоцикл был неотъемлемой частью постановки, но мы не смогли его найти. Тем не менее, «Terry» прошел на ура. Вскоре после этого Твинкл записала свой хит с Decca Records и прославилась по всей Британии. Мне кажется, по ходу дела Тим Райс имел какое-то отношение к Твинкл, но я могу ошибаться.

Огромное количество низкопробных радио и телепродюсеров оказались на первом шоу, которое я поставил. Так что впервые они услышали обо мне не как о композиторе, а как о постановщике.Ранее стены Вестминстера не видели ничего подобного, и я был очень город собой.

Даже учителя говорили, что это отличная работа. Я разрекламировал шоу, провел кастинг, нашел техников сцены, осветителя, разобрался с акустической системой, выбрал музыкальное сопровождение и продумал достойную программу из разношерстных попурри-групп, которые варьировались от нервных девочек-подростков до грубых шаек с севера Лондона, с такими странными названиями как Peter and the Wolves, которые мечтали дать жару мальчикам из Мерисайда. Их песни внушали ужас, но их каверы были настоящим школьным роком. Все просмотренные мной серии «Oh Boy!» Джека Гуда наконец нашли свое применение. Тогда я даже решил, что меня позовут ассистентом в какую-нибудь телекомпанию, и я с легкостью покину Вестминстер. Мечтать не вредно.

В КОНЦЕ ЛЕТНЕГО СЕМЕСТРА мы сдавали экзамен на аттестат о полном среднем образовании. Его результаты определяли возможность поступления в университет. У Вестминстера было несколько «льготных» мест в Оксфорде и Кембридже: то есть стипендий и всего-такого, великодушно предоставленного и доступного только для учеников нашей школы. Не знаю, существует ли до сих пор эта чудовищно несправедливая система, но в мое время эти «льготные» места без труда доставались лучшим Вестминстерским дарованиям. Редко, когда выпускники школы сдавали экзамены наряду с со всеми другими претендентами.

Мои результаты приводили в ужас. Я набрал проходные баллы всего лишь по двум предметам: «D» за историю и «E» за английский. Кажется, самые худшие отметки за всю историю школы.Последствия моей композиторской и продюсерской деятельности наконец настигли меня. Вместе со всеми я сидел на экзамене в оксфордском колледже Крайст-Черч, но понимал, что у меня нет шансов поступить. На собеседовании я был как зомби. Излишне говорить, что мне сказали попытать счастье через год. И внезапно это ударило по мне. Все мои друзья уезжали в Оксфорд, а я и дальше оставался запертым в школе, из которой всеми силами пытался вырваться. Казалось, что теперь мои товарищи только и делают, что обсуждают свою жизнь после школы. Поедут ли они вместе в Европу? Что насчет поездки в Нью-Йорк до начала учебного семестра в Оксфорде? Они говорили о Нью-Йорке, родине мюзиклов! И они говорили без меня. Я все упустил, и в этом была лишь моя вина.

Была лишь одна слабая надежда. Я вспомнил, что «общие» экзамены в Оксфорде состоятся через две недели, и у меня все еще был шанс на поступление. Дорогой Джим Вудхаус пожалел меня, и документы для поступления были подписаны и отправлены, правда не без уничижительных взглядов Джима и моего учителя истории Чарльза Кили. Я решил самостоятельно пройти самоубийственный курс по средневековой истории, которую любил, и молился о подходящем экзаменационном вопросе, который помог бы мне героически выкрутиться из незавидного положения.

Семестр приближался к концу, другие мальчики уже фактически были студентами, так что уроки носили скорее символический характер. Я попросил разрешение не ходить на них. Я читал книгу за книгой по двенадцать часов в день, а в оставшееся время я сочинял исторические теории, которые так смехотворно противоречили общепринятому академическому мышлению, что, по крайней мере, могли заинтересовать экзаменатора. Возможно, если бы я подкреплял свои возмутительные идеи фактами, у меня был бы шанс пробиться в хоть какой-нибудь небольшой колледж. Но в итоге все зависело от экзаменационного вопроса и того, смогу ли я перефразировать его на свой лад.