Леонид Ляшенко - Александр I. Самодержавный республиканец

По поводу этого назначения Александр писал 18 сентября 1812 года сестре Екатерине Павловне: «Так как я знаю Кутузова, то противился сначала его назначению, но когда Ростопчин… известил меня, что и в Москве все за Кутузова… мне не оставалось ничего другого, как уступить общему мнению… После того, что я пожертвовал для пользы моим самолюбием, оставив армию, где полагали, что я приношу вред… судите, мой друг, как мне должно быть мучительно услышать, что моя честь подвергается нападкам… Я далек от того, чтобы упасть духом под гнетом сыплющихся на меня ударов. Напротив, более чем когда-либо я решил упорствовать в борьбе, и к этой цели направлены все мои заботы» {232} 232 PC. 1911. № 1.С. 133, 138. .

Нападки, сыплющиеся удары — это, конечно, не только о назначении Кутузова, но главным образом о занятии Наполеоном Москвы. Падение древней столицы действительно стало для Александра I страшным ударом. Хотя и здесь, как в жизни бывает достаточно часто, не обошлось без доли смеха сквозь слезы. Московский полицмейстер, оставляя город, должен был отправить государю соответствующее донесение. Н. И. Тургенев рассказывал: «Следуя официально форме, употребляемой в подобных случаях и не позволявшей довольствоваться «честью» при обращении к императору… он писал: «Имею счастье известить Ваше Величество, что французы заняли Москву» и т. д., и т. п.» {233} 233 Тургенев Н. И. Указ. соч. С. 25. . Царский камердинер говорил, что после получения известия о сдаче Москвы всю ночь слышал шаги монарха в кабинете. Утром, когда тот вышел к завтраку, все заметили в его прическе массу седых волос.

Московский пожар, судя по воспоминаниям близко знавших Александра людей, стал для него отправной точкой духовного перелома. Роль, исполняемая им, снова начала меняться. Теперь он ощущал себя не самостоятельным предводителем нации, а вождем богоизбранного народа, действия которого диктовались свыше. В эти месяцы Александр Павлович постоянно обращался к Новому Завету и прежде всего к строкам Апокалипсиса, особенно близким ему, поскольку, по его словам, в них «нет ничего, кроме ран и шишек». Сестра, принцесса Екатерина Павловна Ольденбургская, между тем писала брату о слухах, распространявшихся в свете: «Взятие Москвы довело сильное раздражение до апогея; недовольство достигло высшей точки, и Вас не щадят… Вас открыто обвиняют в несчастиях Вашей империи, в общих и частных провалах, наконец, в потере чести страны и Вашей чести лично» {234} 234 Цит. по: Николай Михайлович, вел. кн. Переписка императора Александра I с сестрой великой княгиней Екатериной Павловной. СПб., 1910. С. 84. .

И это были не пустые слова. 15 сентября, в день годовщины коронации, Александр, по словам фрейлины его жены Р. С. Стурдза, впервые из предосторожности отправился на торжественную церемонию не верхом, а в карете с императрицей. «Мы ехали, — пишет она, — шагом в карете о многих стеклах, окруженные несметною и мрачно-молчаливою толпою… Никогда в жизни не забуду тех минут, когда мы вступали в церковь, следуя посреди толпы, ни единым возгласом не заявлявшей своего присутствия. Можно было слышать наши шаги, а я была убеждена, что достаточно малейшей искры, чтобы всё вокруг воспламенилось. Я взглянула на государя, поняла, что происходит в его душе, и мне показалось, что колена подо мною подгибаются» {235} 235 Эдлинг Р. С. Указ. соч. С. 179. . После занятия Москвы французами в Петербурге началась паника, охватившая и некоторых членов царствующей фамилии. С ней Александр боролся особенно жестко. Когда Мария Федоровна попыталась уехать из столицы, монарх заявил ей: «Ваше Величество! Я как сын умолял вас остаться — теперь я как император требую, чтобы вы остались» {236} 236 Цит. по: Шуазель-Гуфье С. Указ. соч. С. 284. .

Он постоянно выслушивал просьбы, а то и подвергался нападкам со стороны матери, брата Константина, Н. П. Румянцева, А. А. Аракчеева и других сановников, которые порой истерично заклинали его согласиться на мирные переговоры с Наполеоном. Эти просьбы и нападки заставили монарха как можно меньше встречаться с окружающими. Он запирался у себя в кабинете, порой забывал подписывать бумаги. Говорили, что он сделался даже более сутулым и улыбка всё реже появлялась на его лице.