Коллектив авторов: А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников

С особым вниманием поэтому мы вчитываемся в мемуары, касающиеся последних лет жизни Грибоедова.

5

В 1826 году, после освобождения из–под ареста по делу декабристов, Грибоедов возвратился к месту службы на Кавказ в то время, когда по высочайшей воле была предрешена отставка генерала А. П. Ермолова. Командование Кавказским корпусом перешло к любимцу нового царя, И. Ф. Паскевичу. В ту пору, когда из военной и гражданской администрации Кавказа выживались все ермоловские любимцы, Грибоедов, бывший в числе первых из них, не только уцелел, но и вскоре стал фигурой чрезвычайно влиятельной. "Представь себе, – писал А. Всеволожскому его брат, – что son factotum est (его, т. е. Паскевича, доверенное лицо. – С. Ф.) Грибоедов, что он скажет, то и свято... Подробно все знаю от Дениса Васильевича (Давыдова. – С. Ф.), который всякий день со мной" [С. В. Шостакович. Дипломатическая деятельность А. С. Грибоедова. М., 1900, с. 120.].

В "Записках Дениса Васильевича Давыдова, в России цензурой не пропущенных", изданных в Лондоне в 1863 году и хорошо известных с тех пор на родине, этому событию посвящено немало горьких слов: "...в Грибоедове, которого мы до того времени любили как острого, благородного и талантливого товарища, совершилась неимоверная перемена. Заглушив в своем сердце чувство признательности к своему благодетелю Ермолову, он, казалось, дал в Петербурге обет содействовать правительству к отысканию средств для обвинения сего достойного мужа, навлекшего на себя ненависть нового государя... в то же самое время Грибоедов, терзаемый, по–видимому, бесом честолюбия, изощрял ум и способности свои для того, чтобы более и более заслужить расположение Паскевича, который был ему двоюродным братом по жене".

Таково обвинение, и если оно справедливо, то все остальное в жизни Грибоедова последних лет предстает в резко определенном свете: расчетливость, карьеризм, непорядочность, которым пожертвованы идеалы молодости...

Но справедливо ли это обвинение? "Что Грибоедов был человек желчный, неуживчивый, – возражает Давыдову кавказец В. Андреев, – это правда, что он худо ладил с тогдашним строем жизни и относился к нему саркастически – в этом свидетельствует "Горе от ума"; но нет поводов сомневаться в благородстве и прямоте Грибоедова потому только, что он разошелся с Ермоловым или был ему неприязнен при падении, сделавшись близким человеком Паскевичу. Во–первых, он был с последним в родстве, пользовался полным его доверием и ему обязан последующей карьерой; тогда как у Ермолова Грибоедов составлял только роскошную обстановку его штаба, был умным и едким собеседником, что Ермолов любил... Грибоедов, чувствуя превосходство своего ума, не мог втайне не оскорбляться, что он составляет только штат Ермолова по дипломатической части, но не имеет от него серьезных поручений..."

Оба мнения пристрастны, но на стороне первого – авторитет любимца русского общества, поэта–партизана Дениса Давыдова. Однако пусть второй мемуарист ничем не знаменит, это не позволяет с пренебрежением отмахнуться от его показаний. В конце концов, авторитет создателя "Горя от ума" тоже многое значит. И все–таки для выяснения истины важно было бы свидетельство современника, знающего обстоятельства дела из первых рук, но не принимавшего в нем непосредственного участия.

Есть такой свидетель – А. С. Пушкин. "Его рукописная комедия "Горе от ума" произвела неописанное действие, – скажет он, – и вдруг поставила его наряду с первыми нашими поэтами. Несколько времени потом совершенное знание того края, где начиналась война, открыло ему новое поприще; он назначен был посланником. Приехав в Грузию, женился он на той, которую любил... Не знаю ничего завиднее последних годов бурной его жизни. Самая смерть, постигшая его посреди смелого, неровного боя, не имела для Грибоедова ничего ужасного, ничего томительного. Она была мгновенна и прекрасна".

Пушкин знал об обстоятельствах отставки Ермолова – прежде всего от него самого, как знал о тяжелых предчувствиях Грибоедова перед последним его отъездом на Восток – от самого Грибоедова. Но никакого ощущения ущербности грибоедовской судьбы нет в словах Пушкина. "Не знаю ничего завиднее последних годов бурной его жизни..." – мог ли поэт завидовать предателю?

Должны быть приняты во внимание при анализе этой истории и собственные показания Грибоедова.

В разных по времени отзывах Грибоедова о Ермолове нетрудно уловить, что восхищение в них сочетается с непременными оговорками, в которых то скрыто, то явно прорывается осуждение Ермолова, личности крайне противоречивой. М. С. Щепкин вспоминал, в частности: "Я сказал в глаза Алексею Петровичу, – говорил Грибоедов, – вот что: зная ваши правила, ваш образ мыслей, приходишь в недоумение, потому что не знаешь, как согласить их с вашими действиями; на деле вы совершенный деспот". – "Испытай прежде сам прелесть власти, – отвечал мне Ермолов, – а потом и осуждай" ["Ежегодник императорских театров", СПб., сезон 1907–1908, с. 190.].