Пётр Бартенев - О Пушкине - Страницы жизни поэта. Воспоминания современников

В Москве наступило самое жаркое литературное время. Всякой день слышалось о чём-нибудь новом. Языков присылал из Дерпта свои вдохновенные стихи, славившие любовь, поэзию, молодость, вино; Денис Давыдов с Кавказа; Баратынский выдавал свои поэмы. Горе от умаГрибоедова только что начало распространяться. Пушкин прочёл Пророка(который после Бориса произвёл наибольшее действие) и познакомил нас со следующими главами Онегина, которого до тех пор напечатана была только первая глава. Между тем на сцене представлялись водевили Писарева с острыми его куплетами и музыкою Береговского. Шаховской ставил свои комедии вместе с Кокошкиным, Щепкин работал над Мольером, и Аксаков, тогда ещё не старик, переводил ему Скупого. Загоскин писал Юрия Милославского. Дмитриев выступил на поприще со своими переводами из Шиллера и Гёте. Все они составляли особый от нашего приход, который вскоре соединился с нами, или, вернее, к которому мы с Шевырёвым присоединились, потому что все наши товарищи, оставаясь в постоянных, впрочем, сношениях с нами, отправились в Петербург. Оппозиция Полевого в Телеграфе, союз его с Северной ПчелойБулгарина, желчные выходки Каченовского, к которому явился вскоре на помощь Надоумко [891], давали новую пищу. А там ещё Дельвиг с Северными Цветами, Жуковский с новыми балладами, Крылов с баснями, которых выходило по одной, по две в год, Гнедич с Илиадой, Раич с Тассом и Павлов с лекциями о натуральной философии, гремевшими в университете, Давыдов с философскими статьями. Вечера, живые и весёлые, следовали один за другим, у Елагиных и Киреевских за Красными воротами, у Веневитиновых, у меня, у Соболевского в доме на Дмитровке, у княгини Волконской на Тверской. В Мицкевиче открылся дар импровизации. Приехал Глинка, связанный более других с Мельгуновым, и присоединилась музыка.

Горько мне сознаться, что я пропустил несколько из этих драгоценных вечеров страха ради иудейска…

Для первой книжки Шевырёв написал разговор о возможности найти единый закон для изящного и шутливую статью о правилах критики.

Я начал подробным обозрением книги Эверса о древнейшем праве Руси (нигде ещё не переведённой), где выразил мои мысли о различии удельной системы от феодальной. Тогда же начал печатать свои афоризмы, доставившие мне много насмешек, особенно вследствие неудачного употребления Ивана Великого для сравнения высших взглядов.

Мы были уверены в громадном успехе; мы думали, что публика бросится за именем Пушкина, которого лучший отрывок, сцена летописателя Пимена с Григорием, должен был начать первую книжку. Но увы, мы жестоко ошиблись в своих расчётах, и главной виною был я, несмотря на все убеждения Шевырёва. 1, я не хотел пускать, опасаясь лишних издержек, более 4 листов в книжку до тех пор, пока не увеличится подписка, между тем как Телеграфвыдавал книжки в 10 и 12 листов. 2, я не хотел прилагать картинок мод, которые по общим тогдашним понятиям служили первою поддержкою Телеграфа. В 3-х, я не употребил никакого старания, чтоб привлечь и обеспечить участие князя Вяземского, который перешёл окончательно к Телеграфуи на первых порах своими остроумными статьями и любопытными материалами содействовав больше всех его успеху, обратил читателей на его сторону. Наконец, 4, Московский Вестниквсё-таки был мой hors d’oeuvre [892]. Я не отдавался ему весь, а продолжал заниматься Русскою Историей и лекциями о Всеобщей, которая была мне поручена в университете. С Шевырёвым споры у нас доходили чуть не до слёз,— и запивались, когда уже сил не хватало у спорщиков и горло пересыхало, Кипрским вином, которого как-то случилось нам запасти по случаю большую порцию. Вино играло роль на наших вечерах, но не до излишков, а только в меру, пока оно веселит сердце человеческое. Пушкин не отказывался под весёлый час выпить. Один из товарищей был знаменитый знаток, и перед началом Московского Вестникабыло у нас в моде алеатико, прославленное Державиным.

Весь 1827 год Шевырёв работал неутомимо. Тогда кончил он перевод Валленштейнова Лагеря, труднейшей вещи для перевода, и заслужил полное одобрение всех нас, начиная с Пушкина.

В марте весь наш круг был потрясён известием о внезапной кончине в Петербурге Дмитрия Веневитинова. Мы любили его всею душою. Это был юноша дивный,— но об нём после, особо…