Леонид Млечин - Примаков

Однажды был курьезный случай. Заместитель главного редактора написал передовую о борьбе за мир, и у него вылез «хвост» — лишних девятнадцать строк. Овчинников пришел к нему и сказал:

— Надо сократить девятнадцать строк.

Заместитель главного редактора недовольно ответил:

— Ну сколько вас учить? Это же можно мгновенно сделать. Овчинников предложил:

— Может быть, по хвостам, по концам абзацев пройдемся, сократим по строчке?

Тот быстро глянул на гранку:

— Да зачем возиться! Сколько надо сократить? Девятнадцать строк? Вот этот абзац мы выкидываем, и всё прекрасно встает.

Выходит газета, а через два часа Овчинникову звонят из редакции: приходи. Что такое? В передовой «Правды» написано примерно так: американский империализм по колено в крови, душит свободные народы. И дальше с нового абзаца: именно такую политику последовательно проводит Советский Союз. То есть получилась не просто глупость, а, можно сказать, идеологическая диверсия.

Что делать? Газета уже вышла. Тираж московский уже разошелся. Для провинции — газета еще в сорока городах печаталась — поправили. Но самое страшное — это московский тираж, его читает бдительное начальство. Правдисты ждали грозного звонка из ЦК и опасливо смотрели на белый телефон с государственным гербом на наборном диске.

— Ни одного звонка не было — вот парадокс! — говорит Овчинников. — То есть никто не обратил внимания. Передовые статьи читали по диагонали, знали, что в них всё правильно… Человеческий глаз равнодушно скользит по строчкам. Но могло кончиться хуже. Кое у кого так и бывало.

— Зато у правдистов, — заметил я, — было всё-таки приятное ощущение, что они работают в первой газете страны!

— В материальном плане правдисты жили хуже «Комсомолки», «Известий», «Труда», — возразил Овчинников. — Наши главные редакторы считали: раз работаешь в «Правде», тебе уже и этого хватит. У нас за рубежом были худшие корпункты, худшие машины, потому что в редакции царила очень суровая финансовая дисциплина. Например, «Комсомольская правда» пробивает себе дачный поселок в хорошем месте, а «Правда» получает участки на шестидесятом километре Киевского шоссе. Наши главные редакторы не желали заниматься бытом коллектива, считалось, что это дурной тон. Если хочешь каких-то льгот, иди в другое место. В этом смысле правдистов обходили привилегиями…

Примаков сначала жил в коммунальной квартире, потом получил собственную квартиру в доме хрущевской постройки. Один раз Томас Колесниченко встречал его из командировки. И они попали в другой дом — совсем как в фильме «Ирония судьбы…». Стояли рядом два дома одинаковых. Подъехали к подъезду, поднялись на этаж, видят — не туда. Забыли, в каком доме он живет… Евгений Максимович позвал на новоселье практически всех международников из «Правды». Многие в первый раз оценили, какой он замечательный тамада. Впредь на всех неофициальных встречах редакционный коллектив единодушно избирал его тамадой.

— Примаков в «Правде» высоко котировался и как хороший специалист, и как хороший журналист, — рассказывает Всеволод Овчинников. — Ведь это не совсем одно и то же. Можно отлично разбираться в своем регионе, в сложнейших проблемах, но другое дело, как ты это сумеешь подать читателю. Кроме того, была в нем такая японская черта (хотя он ничего общего с японцами не имел) — стремление к консенсусу, к поискам гармонии. Вокруг него всегда складывалась атмосфера взаимной доброжелательности и баланса интересов и компромиссов. Он распространял вокруг себя дух согласия.

Овчинников привел такой пример. Отдел писем «Правды» был одним из самых сильных. Получали тогда со всей страны шестьсот тысяч писем в год, две тысячи писем обрабатывали в день. Там работали энтузиасты, и это был орган, в котором маленький человек мог найти защиту от властей. Одной из самых ершистых сотрудниц этого отдела, у которой постоянно вспыхивали конфликты и с начальством, и с власть имущими на более высоком уровне, была Татьяна Викторовна Самолис. И вот именно Татьяну Самолис Примаков, когда ушел в разведку, взял пресс-секретарем.

— В газете он стремился всегда хорошо писать, — вспоминал Томас Колесниченко. — Спрашивал мое мнение о своих статьях: «А ты читал?» До сих пор помню его материал «Многоэтажный Дамаск». Дело в том, что в этом городе в то время дома не могли быть выше мечети. Но несколько этажей, как правило, уходили в землю, и вокруг них устраивали лентой небольшие садики. Со стороны трудно было определить, сколько этажей в таком доме. С этого он сделал заход, потом перешел к анализу политики Сирии, и очень удачно всё это получилось. Столько лет прошло, а я статью помню. Ему было очень приятно, когда я говорил о «Многоэтажном Дамаске».