Христофор-Людвиг фон Иелин - Записки офицера армии Наполеона фон-Иелина

Таким образом мы 19 октября добрались до Соснецкого, 20-го и 21-го до Чашкова; 22-го до Руднева, 23-го до Букозова, 24-го до Митьева и 25-го до Боровска, по указанному пути в Калугу. Во время этих переходов шел холодный дождь, дороги сделались непроходимы, платье обледенело. Обозы и пушки и прочее застревали до осей в топях, откуда их вытаскивали с величайшим трудом.

Войска подвигались вяло и с большими усилиями. Лица были мрачны и недовольны. Обремененные добычей, мы употребили, после продолжительной стоянки, семь дней, чтобы пройти расстояние, на которое требовалось не более 24 или 25 часов. Если бы мы подвигались скорее, русские остались бы позади, и мы могли бы завладеть этой дорогой; 6 часов позднее, оставив за собою Малоярославец, мы бы оказались в выигрыше.

26 октября, приближаясь к этому городу, мы услышали пушечную пальбу. Войско, шедшее впереди, подверглось нападению неприятеля. Завязался страшный бой, где погибло много народу; хотя победа осталась на нашей стороне, но обе стороны считали себя побежденными. Вследствие этого Наполеон, решив покинуть этот путь, направился по старой дороге, сохранившей следы опустошения. Большая часть главной армии подошла к Малоярославцу, когда все было кончено. Я попал сюда и грелся в той самой несчастной избе, где нашел убежище Наполеон, и где он держал совет с своими генералами. Сегюр называет эту избу ткацкой избой только потому, что в ней находился ткацкий станок. Между тем в этой местности крестьяне имеют ткацкие станки в каждой избе, так как женщины ткут полотна, шириною в 3/4 аршина, для чего требуется небольшой ткацкий станок.

Дороги становились все хуже. Падение лошадей вызвало необходимость отдать приказ сжечь повозки, оставшиеся позади, потопить в реках пушки, которых нельзя было тащить далее, взорвать пороховые обозы; все это было поручено исполнить отряду, оставшемуся в арьергарде. Теперь начались еще худшие бедствия.

26 октября мы двинулись по направлению к Верее, 27-го — к Можайску, 28-го мы шли по Бородинскому полю, 29-го прошли еще пять часов и, наконец, 30-го достигли Гжатска.

В Можайске, куда мы прибыли во второй раз, все было переполнено ранеными; все старались захватить с собою этих несчастных, но не хватало самого необходимого, и пришлось многих покинуть на произвол врагов, которых нельзя было особенно похвалить, так как они бессердечно нападали на безоружных. Несчастные, предвидя это, умоляли их не покидать; поэтому на каждую повозку укладывали больных, но этот навязанный груз недовольные возчики нередко сбрасывали с повозки, и несчастные погибали на дороге. Мы расположились на биваке в нескольких верстах от города. Дождь превратился в снег; резкий леденящий северный ветер возвестил нам приближение зимы.

Дорогу из Москвы до этой стоянки мы могли бы совершить в три дня, но, подвигаясь окольными путями, мы потратили на это дней десять. Мы бы много выиграли, сразу заняв эту дорогу, или если бы Наполеон согласился упорно продолжать осаду Малоярославца. Теперь было поздно. Мы со всех сторон были окружены врагами, решившими затруднить нам путь среди этой пустыни, предоставив лишениям и морозу нас истребить окончательно.

28 октября 1812 г. за несколько верст от Можайска мы перешли маленькую речку Калугу, через которую был перекинут скверный мост на сваях. Здесь произошла страшная давка. Войска переходили в беспорядке, обозы так нагромоздились, задерживая переход, что все смешалось в одну кучу. Наконец, выйдя на высоту, мы могли различить несколько холмов, покрытых снегом. То были окопы при Бородине; мы дошли до поля битвы, где трупы бесполезно убитых людей и животных валялись непогребенными. Войска вышли за пределы Бородина, обозы должны были устроить бивак на страшном поле битвы, среди непогребенных мертвецов; при этом толпа лишилась всякой тени храбрости. Резкий северный ветер был невыносим. Несколько солдат, очистив яму от мертвых тел, развели там огонь, к которому и я посмел присесть, чтобы спастись от леденящего ветра. Говорю «я посмел присесть», потому что в это время дисциплина исчезла и право было на стороне сильнейшего. Несколько отрядов еще не вышло из строя, но обшей дисциплины не замечалось. Только в случае нападений отдельные отряды вновь соединялись.

После уничтожения и сожжения отставших обозов, фургонов, повозок, пушек и пр. истощились, наконец, и съестные припасы; их хватило всего на 14 дней. Наступил страшный голод, возраставший с каждым днем, так как по опустошенным дорогам ничего не оставалось и не было никакой надежды что-либо отыскать. Многие надеялись поддержать свои силы небольшим количеством сахара, пользуясь им с крайней расчетливостью; но и это средство скоро истощилось и пришлось довольствоваться лошадиным мясом. Сперва начали убивать самых тощих лошадей, застреливая их на месте. Оставалось еще немного соли и приправ; но и это вскоре уничтожилось; стрелять лошадей уже перестали и прямо вырезывали куски мяса из живых лошадей. Несчастные животные, обливаясь кровью, дрожа всем телом, стояли как оглушенные и, наконец, падали обессиленные на землю. Французы прежде всего вырезывали лошадям языки, не добивая их окончательно. При этом отступлении нет ничего ужаснее воспоминаний тех зверств, которые люди совершали над людьми и животными.