Герхард Шредер - Решения. Моя жизнь в политике [без иллюстраций]

И вот, перейдя в восьмой класс народной школы, я отправился сдавать приемные экзамены, чтобы стать учеником железнодорожника при федеральной железной дороге, так тогда начиналась карьера рабочего на этом предприятии, и — провалился. Причем с теорией у меня проблем не было, подвела практика. Меня заверили в том, что обе мои руки — левые. Конечно, без всякого политического подтекста.

Хартмут Медорн, нынешний шеф железных дорог, не слишком-то мне посочувствовал, когда я рассказал ему эту историю. Не без иронии он заявил: так, мол, оно и лучше. Он таким образом имеет на одного конкурента меньше — из числа посягающих на его пост.

У меня четверо братьев и сестер. Старшая сестра Гунхильда уже много лет заботится о нашей матери. Я пытаюсь помогать, насколько она это позволяет.

Мой единоутробный брат Лотар принадлежит к жертвам структурных перемен в нашей экономике. Он потерял работу на деревообрабатывающем предприятии — место программиста, которое его полностью удовлетворяло. Впоследствии ему так и не удалось вернуться в мир работающих людей. Он был и остается долговременным безработным — эту судьбу разделяют с ним многие. Особенно же много хлопот ему доставила известность брата. К тому, что он попытался сделать себе капитал на родстве со мной, я отношусь снисходительно. Но это выросло в проблему, когда он попал в руки бессовестных мошенников, выдающих себя за литературных агентов, и они стали подстрекать его писать обо мне. Я должен был прекратить поддерживать с ним отношения.

Моя вторая сестра Хайдерозе сначала стала продавщицей обуви в Лемго, в том самом месте, где и я работал учеником у Августа Бранда, торговца галантерейными, хозяйственными и прочими товарами. Хайдерозе затем повышала свою квалификацию, она и сегодня работает менеджером в торговле. Она вышла замуж, родила и вырастила двоих сыновей, один из них уже получил высшее образование, другой получает.

Моя третья сестра, Ильзе, занимается социальной педагогикой. Иногда она включается в политику. Будучи членом одного из союзов матерей-одиночек, она подвергала очень жесткой критике налоговую политику моего правительства. Ей удалось убедить нашу мать, которая всю свою жизнь голосовала только за социал-демократов, в необходимости отдать свой голос на коммунальных выборах за партию зеленых. В нашей семье люди не всегда упрощают жизнь себе и своим — это справедливо и в отношении меня.

Я бы охотно рассказал больше — о себе, о сестрах и братьях и о нашей жизни в Бекстене. Но я не могу писать без разбора о всяких происшествиях и проказах, о том, что они мне устраивали и что я им. Конечно, у нас было чувство взаимной ответственности, в первую очередь у нас со старшей сестрой в отношении троих младших. Но даже разница в возрасте ставила свои барьеры и затрудняла нам совместное времяпрепровождение. А помимо того, обстоятельства жизни рано приучили нас относиться к другим с уважением.

Две маленькие комнаты и кухня-столовая, куда сквозь стены проникал любой шум. Так что неудивительно, что мы пользовались любой возможностью, чтобы с утра вырваться из дома — с его теснотой и возней с сестрами и братьями.

Размышляя о своем детстве и о семье, я то и дело задаюсь вопросом: какие скрытые или явные причины моей довольно-таки удивительной карьеры следует искать в происхождении? При всем моем чувстве собственного достоинства, при всей самоуверенности, которая мне присуща и основана на личных достижениях, я не перестаю удивляться своим собственным возможностям.

Погружаясь в воспоминания, я нередко ловлю себя на мысли, что это лишь половина правды. все-таки в моих представлениях о первых послевоенных годах заметны отзвуки чувств моей матери. То были ее страдания. То была не моя беда. Нас, детей от двух браков, все это удивительным образом не затронуло: что-то происходило, но происходило не с нами.

Часто мне вспоминаются звуки: совсем близкие и из прежней, далекой жизни. Гораздо ближе, чем кашель моего отчима, поскольку свежее в памяти, — резкий царапающий звук от черного угольного штифта, которым туда-сюда чертит по раскрытым зонтикам великолепными размашистыми штрихами рука Хорста Янссена. Он рисует углем картинки или большие лица. Рисунки преображают зонт и делают его произведением искусства. Янссен пьян в стельку. Вечеринка в Гюмзе с Вилли Брандтом — начало моей первой крупной избирательной кампании в 1986 году. Янссен, этот непрошибаемый выпивоха и гениальный художник, принимал в ней участие, как и многие другие, поддержавшие мою кандидатуру на пост нижнесаксонского премьер-министра, как и Уве Бремер, тоже художник, мой друг, как и Гюнтер Грасс.