Джоанна Стингрей - Стингрей в Зазеркалье [litres]

– Людям не нужен такой выбор, – бормотал он, помешивая слитые в один пластиковый стаканчик три разных сорта кофе. – Как можно заниматься музыкой, если целый день стоишь в магазине и думаешь, что же выбрать из всего этого многообразия?

Наблюдая за его растерянностью, я поняла, насколько смешна и абсурдна каждая из этих двух крайностей. Да, я благодарна тому, что у меня есть выбор, но должен ли он на самом деле быть таким безграничным? Любые фрукты и овощи, доступные круглый год, – в этой привычной с детства картине мне теперь виделось что-то неестественное, а изобилие стало казаться признаком ненасытного чревоугодия.

По Лос-Анджелесу я возила Бориса в своей спортивной Toyota Supra . Я до сих пор не могу удержаться от смеха, вспоминая, как, сидя рядом со мной на пассажирском сиденье, он побелевшими от страха пальцами впивался в поручень, пока я носилась по безумным изгибам бульвара Сансет под грохочущую из динамиков музыку. Почти никто из моих русских друзей не мог позволить себе иметь автомобиль, и искусство вождения для большинства из них, в том числе и для Бориса, было тогда еще чуждым.

«Садись за руль», – сказала мне мать, когда мне было 14, и мы с нею должны были куда-то ехать. В Америке права получаешь в 16 лет после примерно полугода обучения теории и практике. Безо всяких лишних вопросов я взяла у матери ключи и села за руль. Вождение давалось мне легко, оно было у меня в крови, как неотъемлемая часть повседневной жизни. В 16, когда мать готова была купить мне мою первую подержанную машину, я выбрала двухместную спортивную модель с ручным переключением передач и своим личным номером, на котором вместо цифр красовались лишь гордые слова Speedy Jo [14] Speedy Jo (англ.) – «Скоростная Джо». . Когда я была в ударе, то носилась на своем автомобиле как бешеная, и неудивительно, что Борис реально испугался. Никогда, даже перед полкой с кофе, я не видела его таким напряженным.

На следующий день Борис улетел в Нью-Йорк, и еще через пару дней я к нему там присоединилась. Мне повезло – я присутствовала при его знакомстве с Боуи. Лишившись дара речи, я стояла рядом с двумя своими героями, как братья-близнецы похожими друг на друга.

– Давайте я вас сфотографирую, – сказала я, доставая фотоаппарат-полароид. От волнения руки у меня тряслись – перед моими глазами были два человека, служившие самым большим вдохновением всей моей жизни.

– Как Джоанна скажет, – шутливо согласился Боуи. Со мной он всегда был дружелюбен, будто мы с ним добрые старые друзья.

Я не могла долго оставаться в Нью-Йорке – в Лос-Анджелесе должна была открыться выставка привезенных мною из Ленинграда картин друзей-художников. А через пару дней Борис позвонил и рассказал мне, что я пропустила.

– Я был у врача-окулиста, где мне сказали, что зрение у меня никуда не годится. Мне сделали очки, и, когда я их надел, то просто обалдел от удивления: вау! вот как, оказывается, выглядит мир!

Я не смогла сдержать улыбки. Наконец-то Борис видит, как много он упускал в жизни.

– Я всегда ненавидел «Гринпис» и всегда считал, что вы работаете на Советы. Если выставку не отмените, я вам галерею взорву.

За пару недель до этого грозного предостережения я узнала, что кинокомпания Atlantic Releasing , с которой у меня был заключен контракт на съемки фильма о моих приключениях в России, объявила о своем банкротстве. Я и глазом не повела. Я была настолько погружена в организацию выставки «Красная волна. Часть вторая», что судьба моего кинопроекта меня мало волновала. Что бы ни происходило с подспудным, но набирающим темпы распадом группы моих друзей, я была полна решимости хранить ее единство – если не во плоти, то по меньшей мере дух этого братства.

Все предыдущие четыре года в знак благодарности за инструменты, аппаратуру, кисти и краски, которые я бесконечно возила в Ленинград, художники одаривали меня своими работами. Никто из них тогда еще не имел статус «официального» и потому не мог покупать краски, кисти и холсты в предназначенных только для членов Союза художников специальных магазинах. Как и рокеры, художники выражали свою творческую энергию любыми доступными им подручными средствами. Они рисовали на полиэтиленовых занавесках для душа, делали коллажи из кусков дерева, обломков битой посуды, обрывков рваной одежды и всевозможной кухонной утвари. Не раз я в полном недоумении стояла у себя в гостиничном номере над чемоданом, ломая голову над тем, как мне вывезти эти дерзкие, совершенно необычные и по всем параметрам нестандартные работы на Запад. Их невозможно было свернуть или втиснуть даже в самый большой чемодан: помню деревянную доску размером два метра на пятьдесят сантиметров! Тем не менее кое-как, проявляя чудеса настойчивости и изобретательности, я сумела за эти годы протащить через таможню в общей сложности около двухсот работ андеграундных художников.