Евсей Яцовскис - Забвению не подлежит

К станции метро «Дзержинская» пришел задолго до назначенного часа. Слишком велико было желание увидеть брата, разузнать у него поподробней о родителях и близких, о друзьях-товарищах. Топаю по тротуару взад-вперед, и все мои думы неизменно возвращаются к нему, к брату…

Вспомнил, как Александр под Каунасом в Лампеджяй застал меня на месте «преступления». Было мне тогда лет 12, ему — 15. Я тогда как умел написал на кусках картона лозунг «Долой фашизм!», на других — «Да здравствуют коммунисты!». Прибил эти картонки к палочкам, воткнул их в землю на берегу Немана, а сам сел поблизости с удочкой вроде рыбку ловлю — уж больно хотелось увидеть, как прохожие будут читать мои плакаты.

Брат тоже сюда пришел, сел рядом, смотрит на поплавок и молчит. Мне показалось, что очень долго мы с ним так молча сидели, пока он не кивнул в сторону плакатов:

— Твоя работенка?

Отрицать не было смысла. Я всхлипнул и сквозь слезы стал оправдываться:

— Все вы против фашистов… тайно действуете… мне одному… не доверяете…

Александр улыбнулся, привлек меня к себе и обнял за плечи:

— Ладно, ты тоже будешь исполнять поручения. Но с одним условием — сам без меня ничего не делай! Согласен?

Я дал обещание.

С тех пор, когда Александр выполнял какое-либо задание старших товарищей — передать кому-нибудь записку или что-либо устно сообщить, он брал меня с собой, оставлял ждать его где-нибудь на улице, а сам уходил куда-то за угол. Вскоре он появлялся, и мы возвращались домой.

Я был счастлив — мне доверяли!

Позднее Александр принес домой и читал мне нелегальную газету «Раудонасис мокслейвис» («Красный школьник»), и мы из нее узнали, что в Каунасе действует подпольная пионерская организация. Вскоре и я стал пионером.

А как он здорово обвел полицейских во время обыска! Нагрянули они, как всегда, ночью, и чиновник охранки П. Бурба тут же бросился к Александру:

— Имеешь «Шлуоту»?

«Шлуота» — сатирический антифашистский журнал, издававшийся подпольно в 1934–1936 годах группой художников-революционеров. А в переводе на русский шлуота — это метла.

— Имеешь «Шлуоту»? — повторил свой вопрос Бурба.

— Одна, вроде, имеется, могу принести, — невозмутимо ответил Александр.

— Отдай ее немедленно! — прорычал Бурба. Нетерпение его разбирало.

В сопровождении полицейского Александр не спеша отправился на кухню и вскоре вернулся с метлой в руках.

Бурба побагровел от злости:

— Он еще издевается! Я требую коммунистическую «Шлуоту»!

Брат только пожал плечами:

— А я думал, что вам нужна метла…

Бурба уже не раз производил обыски в нашей квартире и знал каждый ее закоулок. Когда он прежде в прихожей открывал дверцу хозяйственного шкафчика, то с ехидством произносил:

— Здесь они всегда свои грязные пустые бутылки хранят!..

И в этот раз Бурба отворил дверцу шкафчика, но тут же с размаху захлопнул ее и выругался:

— Опять эти проклятые бутылки!

А под бутылками в оборудованном тайнике в ту ночь хранились экземпляры журнала «Шлуота», которые Александр вместе с коммунистом К. Тринкунасом после распространили среди учащихся Каунасского техникума.

Вскоре брата, Тринкунаса и еще трех товарищей из техникума исключили за организацию забастовки учащихся.

И тогда Александр уехал учиться в Бельгию…

Так мы всем говорили, даже его самым близким товарищам. Но мы-то знали, что партия тайно послала его в Москву, на курсы при Коминтерне. Вернулся он из «Бельгии» квалифицированным радистом и с 1936 года поддерживал радиосвязь с Исполкомом Коминтерна. Меня также готовил к этой работе, обучал азбуке Морзе…

…Сильный толчок в спину прервал мои воспоминания. Обернулся. Брат!..

Долго бродили московскими улицами, рассказывали друг другу о пережитом, делились мыслями о том, что ожидает нас впереди. Однако о своей предстоящей секретной работе брат не проронил ни слова!

Дважды объехали все стации метро. Для брата поездка в метро дело будничное, повседневное, а для меня это целое событие! Смотрел во все глаза и не мог наглядеться на чудо, созданное руками человека под землей. Всюду образцовый порядок, чистота. Невольно вспомнил Берлинский метрополитен, в котором довелось кататься в детстве — в 1930 году. Неуютный, тесный, мрачный, напоминающий подвальное помещение. Даже нет никакого сравнения с Московским!

Завтра мне уезжать. Пошли с братом сфотографироваться на память — кто знает, когда доведется, а может, и не доведется снова встретиться. Прощались молча. Только теперь я почувствовал, как близок и дорог для меня брат, как сильно я его люблю. Никогда еще не приходилось так тяжело расставаться. Я все время испытывал какое-то странное, непривычное чувство щемящей тоски и боли…