Михаил Рыклин - Обреченный Икар. Красный Октябрь в семейной перспективе

Не до подобных разговоров им, «видевшим Ленина», было еще по одной причине.

Семья возвращалась на большевистский Олимп.

В годы Большого террора погибли все комсомольские вожди двадцатых годов. Но одно исключение все-таки было: репрессированный Александр Мильчаков отсидел (по рассказам мамы, находясь в заключении, он оставался начальником, руководил каким-то строительством), возвратился после смерти Сталина, был реабилитирован.

Сын Николая Чаплина, Борис, инженер-геолог, в начале 60-х годов женился на дочери близкого друга его отца – Галине Мильчаковой.

Началась партийная карьера, за которой, затаив дыхание, следила семья. Борис стал первым секретарем Черемушкинского райкома Москвы. В 1974 году перешел на дипломатическую работу, был послом СССР во Вьетнаме; при нем заканчивалась война в Индокитае, северные вьетнамцы шли по «тропе Хо Ши Мина», брали Ханой. Потом Борис Чаплин работал генеральным консулом в Шанхае, был заместителем министра иностранных дел. С 1974-го по 1990 год он, как и отец, избирался кандидатом в члены ЦК КПСС. Теперь в Большой советской энциклопедии рядом с рассказом об отце красовалась статья о сыне.

Помню, когда в середине семидесятых сын Виктора Чаплина, кинорежиссер Станислав Чаплин, собрался вместе с женой эмигрировать в Израиль, в семье только и разговоров было – как бы это не отразилось на карьере Бориса, не повредило ей. То же, что по приказу их любимца в начале 1974 года в Черемушках была разгромлена известная «бульдозерная выставка», родных, казалось, не волновало. Ведь и Николай Чаплин принимал в свое время «трудные» решения, призывал молодежь к бдительности, боролся с «уклонами». По его приказу комсомольцы громили «зиновьевскую» оппозицию в Ленинграде, разгоняли демонстрацию сторонников Троцкого 7 ноября 1927 года, в которой участвовал Варлам Шаламов.

Прошлое и настоящее семьи доходило до меня от мамы мелкими, казалось не связанными между собой фрагментами. Они как бы сами собой вырывались из нее в разное время, без особого порядка. То вдруг выяснилось: вдову Николая Чаплина, возвратившуюся из ГУЛАГа, поселили в номенклатурном доме на Фрунзенской набережной, на одном этаже с… Лазарем Кагановичем (в покушении на него обвиняли трех братьев Чаплиных в 1937 году)! Ежедневно видеть такого соседа, конечно, было пыткой, но едва ли это было сделано намеренно: просто член Политбюро Каганович впал в немилость примерно тогда же, когда Николая посмертно «воскресили», восстановив в партии. Розалия Исааковна Липская дружила с вдовой Косарева. За год до смерти она подарила маме брошюру о Николае с надписью: «Милой, дорогой Сталиночке на добрую память о нашей комсомольской юности».

В другой раз мама рассказала, как в день убийства Кирова родители – это было в Ревеле – долго сидели у радио, и она слышала, как бабушка уговаривала деда не возвращаться, а тот ответил: «Вера, а как же братья?!» Возвратившийся из ГУЛАГа Виктор на семейных застольях, выпив, винил себя в гибели братьев, и все его утешали. На следствии его пытали, связывали за спиной руки и подвешивали на дыбе. Помню принадлежавшие деду предметы: стальную вилку, подаренную друзьями на день рождения в 1927 году, виниловые пластинки фирмы «His master’s voice» с записями Джильи, Карузо, которыми он особенно дорожил. Мама так часто цитировала любимое четверостишие деда – «Ничего! гони во все лопатки, / Труден путь, да легок конь. / Дожигай последние остатки / Жизни, брошенной в огонь!», что я в детстве наивно приписывал их авторство деду. Позже проверил: это стих любимого русскими народниками и революционерами поэта Николая Алексеевича Некрасова, написанный в 1854 году. Он как нельзя лучше отражает судьбу героев этой книги, поколения, бросившего жизни в огонь Красного Октября.

10 октября, в день рождения деда, выпивали по рюмке, и мама вспоминала, какой ее отец был красивый, высокий (почти метр девяносто), как хорошо бегал на лыжах, водил машину, пел. Над кроватью висело их с бабушкой фото – молодых, улыбающихся, двадцатилетних.

Имя Сталина отец дал ей в апреле 1927 года, в разгар борьбы с троцкистской оппозицией, несмотря на сопротивление жены («Ты с ума сошел, это же девочка, а не плакат!» – кричала она ему из окна роддома в Севастополе). Мама всю жизнь не знала, что ей со своим именем делать. Понимала, конечно, в честь кого оно дано, несколько раз собиралась поменять, но вспоминала о погибшем отце, начинала колебаться, откладывала решение на потом…