Катерина Джеймс - Одуванчик - Воспоминания свободного духа

Произнесённые ею слова оживали картинками. Я жила в каждом из её рассказов, мне нравилась их певучесть. Она знала название каждого цветка, каждой травинки на обочине, а наше особое внимание было обращено к изысканному лику анютиных глазок. Мими любила Моцарта и Шопена, но более всего любила слушать тишину. Обычно, когда дедушка уходил на киностудию, мы собирались и шли на одну из наших мечтательных прогулок. Одним утром я так переволновалась, что вскочила к ней на постель и стала скакать и вертеться словно дервиш. Когда же я пропустила мимо ушей все её мольбы об успокоении, она вдруг вздохнула, положила свою руку на сердце и упала на ковёр. Она определённо добилась моего внимания. Я соскочила с кровати, наклонилась над её неподвижным телом и прошептала:

— Мими, Мими.

Я потянула её за руку, но она была как неживая.

«Я убила её», — подумала я.

Включив мой игрушечный проигрыватель, я поставила свою любимую жёлтую пластинку с танцами фей Сахарной Сливы. Повернув ручку громкости на полную, я начала танцевать, как если бы танцевала сама Айседора Дункан в надежде оживить её. Я свято верила, что классическая музыка — небесного происхождения и способна вернуть человека к жизни. После нескольких грациозных пируэтов и милых прыжков, мой призыв был услышан, и она волшебным образом проснулась. И всё тут же было прощено. Мими была превосходной драматической актрисой, так как была искренна.

Мими определила меня в католическую школу Беверли–Хиллз, где я научилась правильно писать своё имя и сыграла роль ангела в Рождественском представлении. Я тут же полюбила католическую школу. Мне нравилась чистота и какой–то особенный, хрустящий порядок, кроме этого я знала наверняка, что от меня требуется. Я с рождения страдала от переизбытка духовности, и здесь, в стенах этой школе она стала расцвечиваться для меня животворными красками: Святой Дух, оказалось, жил не только в моей голове, но повсюду. Мне нравился таинственный свет в нашей церкви, и я ощущала глубокое родство к статуям рыдающих Иисуса и Девственницы. Я испытывала благоговейный страх перед Отцом, Сыном и Святым Духом, я как завороженная не могла оторвать глаз от нимбов, святой воды, распятия и совершения таинств. Я мечтала стать монахиней, как наша мать–настоятельница, пройти обряд посвящения, одетой в золотые свадебные ленты, а чуть старше стала мечтать выйти замуж за Иисуса.

Два года не было никаких известий о моей матери, с того дня, как бросила меня с этими старыми девами из Сан–Францисской Долины. Она, оказывается, снова вышла замуж и родила ещё одного ребёнка. Однажды, никого не предупредив, Диана вдруг решила заняться моим воспитанием. Думаю, причина была вовсе не в этом, ей нужен был кто–то, кто присматривал бы за её ребёнком. Но Мими так просто никогда не сдавалась. Они схватили меня за руки и стали тянуть в разные стороны. Одна из дома, другая — в дом. Они были так увлечены этой вознёй, что ни одна не подумала, что чуть посильнее дёрнув, могли оторвать начисто мою руку. Наконец, в какой–то момент у Мими ослабла хватка, и моя мать, схватив меня в охапку, впихнула в машину, громко хлопнув дверцей.

— И не вздумай пытаться увидеть её!!

Для меня матерью была Мими. Жизнь с Дианой грозила одиночеством, к тому же я ужасно её боялась. Я поверила, что никогда не увижу снова Мими, но села в машину, не пикнув ни слова.

Дианин новый муж, Джек, — приятной наружности 23–летний сынок преуспевающей в Беверли–Хиллз семьи. Я почти ничего про него не знала, кроме того, что он ездил на необычной английской спортивной машине, которую называл Доретти и работал продавцом в автомобильной фирме в Беверли–Хиллз, принадлежащей его отцу. Думаю, ещё он приторговывал марихуаной. У него были все повадки битника, и только такого безрассудного человека могло привлечь Дианино опасное пламя. Моя мать настаивала, чтобы я обращалась к нему не иначе, как дядя Папа, но было что–то зловещее в этом титуле, что застревало каждый раз в моём горле гримасой омерзения. Я едва знала этого мужчину; и он никак не мог быть моим дядей, и тем более моим папой. Я закрывала глаза и представляла себя невидимкой, говорящей на выдуманном языке.