Георгий Зимин - Истребители

Довольно часто бывали и случаи отказа оружия.

Все это было, и все это входило в понятие «боевой опыт», которым мы быстро обзаводились даже не по дням, а с каждым боевым вылетом.

* * *

Обстановка в воздухе накалялась. Железнодорожный узел Орел и сам город все чаще подвергались ударам фашистской авиации. Настроение личного состава полка было не из лучших.

Светлыми моментами были доклады летчиков о сбитых самолетах противника. К нашей радости, такие доклады поступали все чаще и чаще.

Боевой счет полка открыли летчики Г. И. Герман, Д. И. Романенко и В. Г. Миронов. Очень скоро вслед за ними одержали свои первые победы А. Г. Котов, Н. А. Власов, Н. Е. Линчевский, А. Ф. Дикарев, Е. А. Судробин. Это сильно взбодрило всех пилотов. Каждый при выполнении боевого задания, как говорится, выкладывался до предела сил, а на земле все с нетерпением ждали возвращения вылетевших истребителей, с уверенностью, что список побед будет расти.

Однажды к нам в плен попал летчик-разведчик со сбитого самолета Ю-88. Это был первый фашист, которого я видел. Запомнились его высокое звание — полковник, три Железных креста на френче, лощеная внешность.

На допросе он отвечал с презрительным снисхождением, держался нагло, будто не он был у нас в плену, а мы у него. Твердил одно и то же:

— Ваше сопротивление бесцельно. Скоро мы возьмем Москву, и всем вам будет капут.

Сначала нам казалось, что это — позерство, но потом поняли — убеждение. Он верил в то, что говорил. Нас это удивило. Сбили его, он в наших руках, а все равно не понимает, что происходит. И таких, как этот, были, наверно, тысячи. Отлично вооруженные, они пришли убивать нас, уверенные в своей правоте и в конечном исходе дела. Все это мы понимали раньше умозрительно. Но когда это все наглядно предстало передо мной в образе сбитого оберста люфтваффе, я почти физически ощутил всю тяжесть навалившейся на нас беды. Тяжесть воздушных боев — то было совсем другое. Вероятно, не один я испытал это новое для себя ощущение, потому-то мы [48] с командиром решили приглашать на допросы летчиков — пусть своими глазами увидят, с кем воюют.

Это была хорошая воспитательная мера. В каждом из ребят я видел ту же ясность чувств, которые сам испытал: сначала — любопытство и недоумение, потом — понимание и ненависть.

Полковник был матерый фашист, и мы продемонстрировали его всему летному составу. Мне кажется, что после этого наши воздушные бойцы стали воевать более хладнокровно и умело. Доклады о сбитых самолетах врага, в отличие от первых таких сообщений, стали носить не только воспитательный, но и спокойный и уверенный характер. Что-то неуловимо переменилось в самом отношении людей к войне. Как будто бы они поняли, что умение сбивать фашистские самолеты — это не только доблесть, но и простая обязанность защитника Родины.

Так, очень быстро, входила в нас боевая зрелость.

Когда оказывался израсходованным боезапас, советские летчики нередко применяли таран. Долг, злость, а иногда и досада на себя за то, что не смог умело распорядиться оружием, толкали их на этот отчаянный шаг, только бы не позволить противнику бомбить наши войска или города. В ходе войны авиаторы более 600 {2}раз применяли таран, причем тридцать четыре из них — дважды!

18 августа сорок первого года командир эскадрильи нашего 42-го истребительного старший лейтенант Николай Власов таранил немецкий самолет Ю-88. Этот самолет был воздушным разведчиком. Власов перехватил его и вступил с ним в бой. Но Ю-88 — машина живучая. Баки у него протестированные, важнейшие узлы прикрыты броневой защитой, да и вооружен он был неплохо. В штабной документации о том бое было записано: «Командир эскадрильи старший лейтенант Власов при ведении боя с самолетом противника Ю-88, израсходовав боекомплект, протаранил его. Экипаж погиб, самолет разбит. Старший лейтенант Власов при посадке с убранными шасси получил ранение».

В госпитале Николай Власов пробыл недолго и вернулся в полк, не долечившись как следует. Ему нужен был отдых, но он и слышать об этом не хотел. Выпускать его в полет было нельзя хотя бы еще несколько дней. Власов настаивал, и в конце концов добился своего — того требовала обстановка. А она резко осложнилась к [49] концу сентября, когда танковые соединения Гудериана прорвали фронт.

Мы знали, что Верховный Главнокомандующий направил командующему Брянским фронтом телеграмму, в которой высоко оценивал действия авиаторов и отмечал, что авиация действовала бы еще лучше, если бы разведчики вызывали бомбардировщиков по радио, а не по возвращении.