Владимир Яковенко - Партизанки

Удушливая бензиновая гарь плотной сизой пеленой неподвижно висела над городом. Мостовые нешироких, утопающих в густой тенистой зелени улиц дрожали от тяжелого грохота. Ревя моторами, к окраинам Бобруйска, за Березину, откуда продолжение бесконечной «варшавки» вело на восток, к сердцу страны, непрерывным и, казалось, бесконечным потоком ползли танковые и моторизованные дивизии армии вторжения. Город, судьба которого была предрешена еще в конце июня и который несколько недель тому назад после ожесточенных боев оставили последние части Красной Армии, продолжал враждебно, мертвой тишиной встречать незваных гостей.

Огненный, грохочущий вал, оставив позади себя Березину, докатился до берегов Днепра и там был на время остановлен. Бобруйску, оказавшемуся в глубоком тылу одного из самых мощных ударных объединений вермахта — группы армий «Центр», предстояло сыграть свою особую роль.

Город, представлявший собой довольно крупный в южной части Белоруссии узел железнодорожных и шоссейных магистралей, являлся местом выхода из окружения отдельных разрозненных групп, а нередко и целых подразделений Красной Армии, пробивавшихся с запада, от несуществующей уже границы, в сторону линии фронта. Смертельная схватка между гитлеровскими оккупационными войсками, пытавшимися навязать городу свой «новый порядок», и советскими воинами, путь которым на восток преградили воды Березины, была неизбежна.

Невольным свидетелем и посильным участником этой борьбы в те далекие годы пришлось стать и мне, сержанту-авиатору, раненному в одном из воздушных боев над просторами Белоруссии.

Жаркий августовский полдень. Улицы, по-прежнему содрогающиеся от мощного рева танков и верениц тупорылых грузовиков, серы от солдатских мундиров. С высокомерием победителей гитлеровцы глядят на разоренные ими мирные жилища поверженного города, дома с мертвыми глазницами окон и наспех сколоченные ряды виселиц, на которых порывы знойного ветра медленно раскачивают почерневшие, с распухшими, страшными лицами тела казненных патриотов.

Стены домов, заборы и афишные доски испещрены бесчисленными распоряжениями и приказами оккупационных властей. Они требуют от населения немедленной сдачи оружия, радиоприемников, боеприпасов и всевозможного государственного имущества. В глазах рябит от жирно намалеванных черным слов: «Расстрел!», «Расстрел!», «Расстрел!». Расстрел за все: за хождение по улицам во внеурочное время, за любое сопротивление «доблестным» германским войскам, за укрывательство и поддержку командиров и комиссаров Красной Армии, коммунистов и партийных работников, евреев; расстрел за малейшее отступление от правил навязанного силой оружия «нового порядка»… И этот язык автоматов и виселиц — единственный, на котором озверевший от крови национал-социалистский режим пытается разговаривать с населением вероломно захваченных городов и сел Советской страны!

В редкие минуты затишья, когда одна из колонн стальных зловонных чудовищ покидает Бобруйск, а новая еще только вступает на его улицы, в установившемся безмолвии слышится порой усталое шарканье сотен ног по мостовым. Длинная вереница оборванных, с запекшейся кровью на ранах, голодных людей уныло бредет от западных окраин к центру города. Пленные… Словно удары бичом — резкие, отрывистые выкрики конвоиров, гортанные слова команд. Огромные, рвущиеся с поводков овчарки то и дело бросаются на измученных, обессиленных людей.

Они идут молча. В страшной колонне не слышно ни единого стона, возгласа. И оттого картина становится еще ужасней: люди обречены, и эта обреченность понятна им гораздо лучше, чем кому бы то ни было. Наиболее крепкие, те, кому каким-то чудом удалось сохранить, сберечь до этого дня остатки сил, поддерживают своих вконец ослабевших, раненых и больных товарищей, готовых вот-вот упасть. А падать ни в коем случае нельзя. Десятки бездыханных и холодных тел навсегда застыли в придорожных рвах. Короткая, в упор, автоматная очередь и — конец…

Колонна медленно приближается к центральным кварталам. Настороженно, с болью и состраданием смотрят из-за чуть раздвинутых занавесок жители на это страшное шествие.