Владимир Яковенко - Партизанки

Проходит минута-две, и на тротуарах, робко прижимаясь к стенам домов, появляются женщины, девушки. У них в руках скудная еда, которой еще живы их семьи: ломтики ржаного хлеба, картофелины, крошечные кусочки сала, яблоки. С опаской поглядывая на рычащих овчарок, горожанки не сразу решаются подойти к пленным, молча стоят поодаль. Но вот наконец одна из женщин несмело приближается к колонне и протягивает кусок хлеба. Чьи-то руки хватают его:

— Спасибо, мать!

И тотчас же, словно по сигналу, другие женщины бросаются вперед, к пленным, торопливо передавая им свою нехитрую еду.

После минутного замешательства охранники, злобно выкрикивая что-то, начинают прикладами автоматов грубо отшвыривать жительниц назад. Некоторые из них падают на мостовую, оглушенные ударами, и роняют оставшуюся снедь. Слабые руки подбирают с булыжников растоптанный солдатскими сапогами хлеб, яблоки.

Тогда конвоиры, поставив на боевой взвод затворы автоматов, длинными очередями бьют поверх голов женщин. Толпа, испуганно шарахнувшись, отступает под защиту домов. И оттуда в сторону колонны летят краюхи хлеба.

А в ответ снова гремят автоматные очереди, безжалостно полосующие окна домов, стены и заборы, за которыми укрываются десятки женщин… Пули высекают искры на камнях мостовой, в щепы разносят доски оград. Несколько неподвижных тел затихло на пыльном булыжнике…

И так на всем пути к восточным окраинам Бобруйска, где на территории старинной Березинской крепости разместился недавно созданный лагерь военнопленных. Уличные столкновения, очевидцем которых довелось мне стать, разыгрывались в те августовские дни на мостовых города. В этих неравных по силам стычках, в этом противоборстве сил добра и гуманности с неприкрытым вандализмом и жестокостью ясно виделись первые, пусть не совсем еще осознанные и ярко выраженные, но исключительно важные в то нелегкое время ростки протеста населения оккупированных территорий, непокорности врагу. Народ поднимался на суровую борьбу с захватчиками. И в первых рядах его были сотни и тысячи советских патриоток — сильных духом женщин и девушек, наших сестер и матерей, жен и дочерей. Они не могли оставаться в стороне от всеобщего сопротивления врагу. Их беззаветное и героическое участие в смертельных боях, отнявших у нас двадцать миллионов человеческих жизней, было, есть и всегда будет одним из самых ярких, самых убедительных проявлений всенародности борьбы против фашистских захватчиков.

В памяти моей уже более четырех десятилетий бережно и свято хранятся имена удивительно простых и скромных, но необыкновенно ярких своей горячей любовью к Отчизне, к народу героинь, которые в тяжелую для страны военную годину без колебаний отдали все свои силы, а когда потребовалось, то и жизнь великому делу освобождения социалистической Родины.

Их много, очень много, этих имен, принадлежащих живым и тем, кого уже давно нет рядом с нами…

Передо мной несколько старых, пожелтевших от времени, еще довоенных фотографий. С неровной поверхности бумаги, местами затертой, в изломах, немного торжественно и строго смотрят на меня из далеких сороковых ставшие бесконечно дорогими и близкими лица бобруйских подпольщиц: Лидии Островской и Марии Масюк, Александры Вержбицкой и Нины Гриневич, Марии Саватеевой и Марфы Миловой…

Их судьбы и стремления, такие разные и непохожие друг на друга, удивительно быстро сблизили и объединили суровые испытания, ворвавшиеся лавиной огня и горя в жизнь огромной страны, в жизнь каждого из нас. Едиными стали их чаяния, надежды, поступки. И в этом единстве, духовном, непоколебимом единстве идей и помыслов заключалась их нерушимая вера в торжество дела коммунизма, в близкую победу над общим ненавистным врагом, вера, с которой они шли на подвиг и смерть.

На седьмой день войны наш СБ, возвращавшийся после выполнения боевого задания на базу, был неожиданно атакован группой вражеских истребителей и после неравного воздушного боя, с изрешеченными плоскостями, почти полностью потеряв управление, совершил вынужденную посадку в нескольких десятках километров южнее Минска. Она была далеко не мягкой, эта посадка. Оглушенный, я очнулся лишь в тот момент, когда незнакомые люди вытаскивали меня из кабины.

Невдалеке, тихо постреливая мотором на холостом ходу, стояла вся пропыленная старенькая полуторка.

Меня бережно перенесли и уложили на траву, и только там, еще не до конца придя в себя, я отчетливо понял, что ранен. Левая нога, пробитая в нескольких местах пулями, была залита кровью. Резкой, нестерпимой болью отзывалось в ней любое, даже осторожное движение.