Владимир Яковенко - Партизанки

Тряские, давно неезженые проселки вывели их спустя несколько часов к большому, усиленно охраняемому мосту через Березину. По обе стороны его — постовые, внимательно проверяющие каждого.

— Хальт! — выходит на дорогу здоровенный верзила в каске, угрожающе поводя дулом автомата. — Токумент!

Лошадь, с силой схваченная под уздечку, испуганно шарахается в сторону. Нина громко всхлипывает и, кусая от «боли» губы, кричит:

— Ой, мамочка! Ой, не могу! Скорее! Скорей!

— Вас? Вас ист дас? — Пять-шесть гитлеровцев, не опуская оружия, окружают телегу, с недоумением разглядывая стонущую в ней девушку.

Назарчук, изображая на лице крайнюю степень волнения и обращаясь то к одному из них, то к другому, пытается объяснить:

— Сестра жены это, понимаете? Везу в больницу…

Проходит еще несколько минут в тщетных попытках втолковать гитлеровцам, что женщине на повозке срочно нужно в больницу. Наконец один из них начинает понимать, в чем дело. Кивая головой в сторону Нины и делая какие-то жесты, он произносит две-три фразы, адресуя их остальным. И тогда фашист, ухватившись за оглоблю и с размаху ударяя кулаком лошадь, орет что есть силы:

— Шнель! Русиш швайн! Шнель!

Вот и противоположный берег. И снова — грубый окрик, на этот раз по-русски:

— Стой!

Пока Василий предъявляет полицаю документ, подписанный ламбовским старостой, немец, по-видимому, старший патруля, нагнувшись, пытается осмотреть повозку снизу. Заметив большое ведро с дегтем, он подозрительно разглядывает его, а затем, не удержавшись, запускает туда палец. Полицейский, уже вернувший документы Назарчуку, случайно замечает это движение и непроизвольно, видя, как брезгливо и с отвращением тот нюхает измазанную черным руку, ухмыляется.

Расплата следует немедленно. Подозвав к себе полицая, гитлеровец, зло выкрикивая что-то, проводит несколько раз измазанным пальцем крест-накрест по его лицу. Тот, не смея шелохнуться, вытягивается и замирает по стойке «смирно».

На Василия и Нину никто уже не обращает внимания: не до этого. И Назарчук, понимая, что медлить нельзя, нахлестывая лошадь, погнал телегу от моста. Через несколько минут они уже въезжали на окраинные улицы Бобруйска.

Следующей же ночью, 12 ноября, боевое ядро группы во главе с Иваном Химичевым незаметно окружило здание школы. Женщины тоже были здесь. Мария Масюк, Нина Гриневич и Лидия Островская, прижимаясь к стенам соседних домов, внимательно наблюдали за обстановкой, готовые условными сигналами предупредить об опасности.

Бесшумно сняв часовых, Виктор Горбачев и Сергей Коншин подали знак остальным. Казарма, облитая бензином и обложенная сухой соломой, была подожжена с четырех сторон. Огонь стал жадно лизать стены. Одновременно раздался звон разбиваемых стекол — в окна полетели гранаты, потянулись трассы автоматных очередей.

Оглушительные взрывы, автоматная стрельба, истошные крики вспороли ночную тишину. Испуганные и ничего не понимающие гитлеровцы в одном белье выскакивали из окон горящего факелом здания и тотчас же попадали под меткие пули подпольщиков.

— Вот вам за казни! Вот вам за расстрелы! Вот за березинский лагерь! Получайте за все!

Вскоре, когда большинство гитлеровцев было перебито и группа по команде Химичева глухими задворками отошла к Березинскому фортштадту, на улицу Энгельса примчался крупный наряд полевой жандармерии, запоздало вызванный ближайшими постами. Не разобравшись в обстановке, прибывшие гитлеровцы тут же открыли бешеный огонь по всем, кто в панике бежал или уползал от пылающего здания казармы.

В результате этой боевой операции подпольщики, среди которых были и наши женщины, уничтожили несколько десятков вражеских солдат и офицеров, сожгли немало воинского имущества, оружия и боеприпасов. Это была настоящая и очень важная для всех нас победа!

Во второй половине ноября 1941 года, когда была наконец установлена надежная связь городского подполья с партизанами Октябрьского и Паричского районов, первые группы бобруйских антифашистов начали организованный выход в лес, в зоны действия отрядов народных мстителей. На это были свои, особые причины.

Резкая активизация боевой деятельности большинства групп в городе вызвала новую, еще более сильную волну кровавых репрессий со стороны оккупантов. Понимая свое бессилие сломить дух и растоптать достоинство советских людей, гитлеровская администрация беспредельно ожесточила атмосферу постоянного террора, ежедневно проводя массовые облавы, повальные обыски, аресты и казни. Людей сотнями и тысячами угоняли в Германию, в фашистское рабство, многочисленные тюрьмы были переполнены, в застенках арестованных подвергали бесчеловечным пыткам. Одновременно с этим был продлен комендантский час, с особой тщательностью проверялись пропуска и документы.