Борис Ерёмин - Воздушные бойцы

Казалось, бомбежка длится вечность. Когда она наконец прекратилась, картина открылась тягостная: побиты автомашины, из бензозаправщика течет бензин, шофер — без верхней части туловища… Летное поле было исковеркано [60] глубокими воронками, но самолеты, за исключением одного И-16, не пострадали. Полк по-прежнему был боеспособен.

Аэродром стал непригоден для боевой работы, и мы сменили место базирования. Очередным нашим аэродромом стало поле возле большего села Ново-Николаевка. Село утопало в зелени фруктовых садов. Жители угощали нас яблоками, грушами.

В полк прибыло пополнение — эскадрилья на истребителях МиГ-1. Командовал эскадрильей герой Халхин-Гола старший лейтенант Ф. В. Васильев. В эскадрилье были опытные летчики Ионов, Кольцов, Седов и другие. Прибывшие летчики на истребителях МиГ-1 успешно перехватывали разведчиков противника и вели результативные воздушные бои на больших высотах.

В те дни мне пришлось сделать несколько вылетов па разведку в район Днепропетровска. Немцы еще не вошли в город, и город лежал как бы опустевший и покинутый. Никакого движения на площадях и улицах. Жизнь затаилась в ожидании тягостных перемен.

Запомнились пожары, вспышки от разрывов артиллерийских снарядов, провисшие пролеты мостов — вероятно, наши перед уходом взорвали.

Осложнилась обстановка и под Каховкой. Там противнику удалось навести переправу, и потому над Каховкой нам приходилось вести частые воздушные бои. Не раз штурмовали мы и переправляющиеся войска фашистов. За несколько дней в воздушных боях над каховской переправой мы сбили восемь немецких самолетов, но и сами понесли потери.

После этих боев над Днепром настал день, когда в нашем полку осталось четыре И-16 и два МиГ-1. Пришел приказ отправить личный состав полка для переучивания на один из тыловых аэродромов. Так закончился для нас первый тяжелейший этап боев лета сорок первого года.

Перед отправкой в тыл личный состав был переброшен в село Розовка под Мариуполем. Чистились, мылись в бане, меняли белье. По скудным материалам, которые сохранились с довоенных пор у инженера полка И. П. Терехова и старшего техника эскадрильи К. П. Дымова, начали изучать новые самолеты. Перед войной Дымов учился в академии, у него остались конспекты, которые теперь пригодились всем. Волновал прежде всего вопрос, какие именно самолеты получим. С фронта известия шли по-прежнему неутешительные. Угнетали сообщения о сдаче городов, особенно — Кременчуга и Киева. По дороге через село беспрерывно [61] шли гурты скота, стадо за стадом; вывозилось заводское имущество, ехали повозки с семьями, автомашины.

Наконец тронулись в путь и мы. Ехали через Сталино, Ворошиловград, Поворино, Саратов — на Куйбышев. Знакомая картина на вокзалах. Все забито людьми, перебои с водой, с продуктами, на продукты меняют вещи. Иногда немцы бомбили железнодорожные станции, тогда поезда подолгу стояли на перегонах.

Трудное время.

В первых числах октября 1941 года добрались мы до конечного пункта нашего маршрута — железнодорожного разъезда неподалеку от Куйбышева. Крутом, помню, грязь и бездорожье. Рядом с разъездом — небольшое село, возле которого полевой аэродром. Разместились по избам.

Мы — в глубоком тылу, но настроение у нас вовсе не безмятежное. Конечно, того напряжения, к которому привыкаешь на фронте, нет, но вместо него другое: томительное, нервное, неспокойное ожидание дела, ради которого прибыли сюда. Скоро ли начнется переучивание? На каких самолетах?

Хозяин дома, в котором мы разместились, в годах — бывший солдат, участник первой мировой войны. Обычно он с нетерпением ожидал нашего возвращения с аэродрома, заводил неторопливые разговоры, обсуждая текущий момент. Несмотря на неутешительные сводки с фронта, хозяин был настроен оптимистично. «Жаден он, фашист, — неторопливо размышлял вслух старый солдат, — не по себе кусок хочет отхватить. Это его и сгубит… Народ еще не разобрался, что к чему, ходит расстроенный. Но это пройдет, и тогда — каюк фашисту». В этих рассуждениях была простота, мудрость и глубокое убеждение в том, что немец сам напросился на свою гибель. Дело лишь во времени. Иногда старый солдат поучал нас, как надо воевать и, словно вспоминая, что мы — летчики, вдруг по-детски спрашивал: «Летать-то не боитесь? Страшно, наверное? По мне так лучше в штыковую ходить… На земле-то бугорок, поляна, кустик — все укроет, поможет, а в небе где укроешься? Видно, отчаянные вы головушки». Хозяйке почему-то такие разговоры казались негостеприимными, и она укоряла мужа: «Стыдись! Людям отдыхать надо, а ты разговорился…» В русских женщинах меня всегда поражала застенчивость [62] и доброта. Я видел эти душевные качества и в тех девчонках, которые в битком набитых теплушках сопровождали раненых в неведомый путь. У каждой это выражалось по-своему, и слова были разные, но продиктовано это было одним и тем же чувством. В тяжелые времена с русской женщины слетает бойкость и некоторая строптивость и остается только безмерная душевная доброта и великое молчаливое трудолюбие.