Борис Ерёмин - Воздушные бойцы

Таких авиационных специалистов, как я, которые не были летчиками, но хотели ими стать, у нас в бригаде набралось достаточно. Все мы подавали командованию рапорты с просьбой откомандировать нас в истребительное училище для переучивания. Некоторые просьбы были удовлетворены, в том числе и моя. Так вместе с другими дальневосточниками, среди которых были Баранов, Ботяновский и Чупиков, я и попал в Качинскую авиашколу.

Начальником школы в то время был Василий Иванович Иванов — очень энергичный и грамотный специалист. Слушать его всегда было очень интересно — он умел говорить [41] просто о сложных вопросах. Как начальник школы, он много внимания уделял нашему быту. Активным и очень деловым человеком был политработник Семенов. Во многом благодаря ему мы — специалисты, прослужившие уже по нескольку лет, быстро переключились на новый ритм жизни и чувствовали себя в школе как дома.

Нашей 5-й слушательской эскадрильей командовал опытный летчик-методист Сидоров. Командиром отряда был Трунов, командирами звеньев — Пушко, Воронов, Киселев.

Личный состав школы осваивал истребитель И-16. Это был основной тип истребителя-моноплана, который в ту пору состоял на вооружении строевых летных частей. Самолет этот обладал прекрасными пилотажными качествами, но при этом был несколько сложнее для обучения, чем известный истребитель-биплан «Чайка», и требовал довольно твердых летных навыков.

Обучали нас два инструктора — лейтенанты Крюк и Кормилицын. Оба они были моложе нас и ниже по званию. Это обстоятельство вначале несколько осложняло наши повседневные отношения. Многие из нас перебирали норму вывозных полетов, что было связано с недостаточным методическим опытом инструкторов, но в конечном счете отношения наладились. Все прошли и через обязательную рулежку на И-16.

Дело в том, что истребитель при взлете и на пробеге — особенно после посадки — стремился развернуться и изменить направление. В этом отношении И-16 был особенно строгой машиной. И если летчик не мог точно выдерживать направление, то самолет разворачивало, что нередко кончалось поломками и даже авариями. Стремление самолета развернуться при пробеге объяснялось вращательным движением винта, и летчику нужно было умело работать педалями, чтобы компенсировать этот занос машины в сторону. У нас бытовала такая скороговорка: «Раз-нейтрально! Раз-нейтрально!» Ритм этой скороговорки соответствовал реакции летчика на отклонение самолета от направления движения. И вот чтобы твердо освоить эти элементы, нам прописывали рулежку. На стареньком И-16 с ободранными крыльями (чтобы не взлетел невзначай!) мы утюжили полосу, обливаясь потом и приговаривая: «Раз-нейтрально! Раз-нейтрально!» Через рулежку прошли все. Она научила нас держать направление на всех типах истребителей.

Требовали от нас в школе и умения хорошо осматриваться в воздухе. Осматриваться в воздухе — это не просто вертеть шеей. Существовала довольно сложная методология, [42] приучавшая летчика контролировать пространство. Всем нам эта наука скоро очень пригодилась.

Переучивание шло быстро. Мне предстоял контрольный полет на учебно-тренировочном самолете УТИ-4 (вариант И-16 с двойным управлением) с командиром эскадрильи. В случае успеха я получал разрешение на первый самостоятельный вылет.

Качинская авиашкола была расположена на берегу моря. Часть полета и круг для захода на посадку мы совершали над водой, но заходить в море далеко, или, как мы тогда говорили, «размазывать маршрут», нам запрещалось. Нас постоянно тренировали в имитации отказа двигателя, В считанные мгновения мы должны были найти правильное решение: прибрежная специфика аэродрома усложняла дело, так как при аварийной посадке в результате нерасчетливости можно было просто-напросто шлепнуться в море или, что еще хуже, врезаться в берег, который со стороны моря был довольно крут и вздымался уступом.

И вот, выполняя свой контрольный полет с командиром эскадрильи, я все же незаметно для себя «размазал маршрут» и далековато забрался в море. Когда я развернул самолет к берегу, проверяющий решил преподать мне урок и убрал обороты. Просто-напросто из своей инструкторской кабины он перевел мотор на малые обороты, резко уменьшив тягу винта. Самолет стал терять высоту. Естественным путем такая ситуация могла бы возникнуть, если бы внезапно отказал двигатель.

Чувствуя, что самолет снижается, я машинально попытался вновь увеличить обороты, но не тут-то было: командир эскадрильи крепко блокировал сектор газа, и из моей затеи ничего не вышло. Море совсем близко. Самолет стелется над водой ниже обрывистого берега. Даже нескольких метров высоты мне не набрать. Все это я постигаю мгновенно, но принять решение не так-то просто. Приводняться? Мысль достаточно непривычная, чтобы сразу приступить к выполнению маневра. Но не врезаться же в берег! Уходят драгоценные мгновения. У меня пот проступает на лбу и становятся влажными ладони. Состояние, которое я испытал в те несколько секунд, ныне принято называть стрессовым. Очевидно командир решил, что я уже хорошо прочувствовал ситуацию, потому что он сам вывел обороты на максимальные, и мы с ревом выскочили из-под берега. После этого я четко выполнил повторный заход и посадил машину. Когда мы покинули кабины, командир эскадрильи спокойно спросил: «Ну понял?» «Да! — совершенно искренне [43] ответил я. — Хорошо понял!» «Вот так-то!» — сказал он, снимая шлем. И все. И никаких других слов. Да и не нужны были другие слова. Впоследствии я иногда думал, что было бы, если бы двигатель нашей машины не обладал такой приемистостью и мы бы потеряли еще несколько мгновений. Чтобы преподать мне столь наглядный урок, командир пошел на крайнюю степень риска. Такое мог себе позволить только очень опытный летчик. Как бы там ни было, а свой контрольный полет я запомнил на всю жизнь. Даже война не стерла тех ощущений, которые я испытал, глядя на надвигающийся обрывистый берег.