Яков Гордин - Моя армия. В поисках утраченной судьбы

28.VI.1956. «Здравствуйте, Яша, Станислав Николаевич, Сергей Аникеевич и Толик! (Станислав Николаевич — это Стась Луцкий, Сергей Аникеевич — Сережа Мороз, командиры взводов, а Толик — сержант Толя Физер.— Я. Г.) Пишет вам сие послание ваш бывший сожитель, ныне уволенный из ваших рядов, о чем особенно не сожалеющий.

Яшенька, как ты там поживаешь, наверное, доволен теперь, что никто тебе не надоедает денно и нощно: „Быстрее рапорт!" Ведь ты теперь сам только даешь руководящую линию. (Имеется в виду, что я был назначен старшим нормировщиком батальона. Юра не знал, что я уже перешел на строевую должность.— Я. Г.) Что произошло нового, особенно меня интересует дело Станислава: уехал ли он, ведь не дай боже задержат. (Имеются в виду уже мной описанные свадебные планы Стася и его возможное увольнение по этой причине. Юра не зря беспокоился. Когда я увольнялся, Стась еще оставался служить.— Я. Г.) Что нового произошло в роте, поздравляю тебя с избранием секретарем комсомольской организации. Чует мое сердце, что так оно и вышло. (Чутье Юру не подвело — меня переизбрали.— Я. Г.)

Что нового слышно о судьбе части, какие предположения?

Пиши, Яша, все подробно, потому что меня все это очень интересует. Доехал я хорошо, встретили прекрасно, выпили на радостях, и вот теперь отдыхаю от трудов праведных, вчера ходил на Селенгу, купался и удил рыбу и, представь себе, немного поймал, хотя, по твоим словам, я удочку не знаю брать за какой конец.

Вот такие дела. Яшенька, ты бы знал, какую трогательную сцену устроил мне Мурзинцев при прощании: ведь он увез меня на своей машине и чуть не лил слезы. Надеюсь, Яша, что ты незамедлительно мне напишешь. Яша, деньги тебе выслал 25 числа, спасибо тебе за выручку.

Привет тебе от Нины и Оленьки. (Жена и дочь Юры. — Я. Г.) Передай от меня привет всем знакомым и персонально Давыдову, Шаньшарову, Ускову, Размахнину, Жаркому, Щербине, Левке, Мурзинцеву, Громок.

Пиши мне на жену: БМАССР, с. Н. Селенгинск, Детский сад. Рыбиной Нине Андр.

С приветом Юрий».

Я ему, конечно, написал незамедлительно. О судьбе части ходили самые разные слухи. В том числе, как я уже говорил, о переброске куда-то на Север. То ли на Чукотку, то ли неизвестно куда. Север большой, а мы уже привыкли к самым неожиданным поворотам судьбы. Письмо, как видим, трогательное. Мы действительно дружили. И Юру действительно искренне интересовала наша жизнь. Ну, Левка — это Сизов, батальонный писарь, который не раз упоминался. Давыдов — наш новый ротный, кавалерист, тоже читателю знаком. Мурзинцев — понятно, гвардии майор, замполит батальона, а Шаньшаров еще возникнет в весьма нетривиальной ситуации.

Остальных, честно говоря, помню смутно...

Письмо это я отослал вместе со своим в Ленинград, и оно, к счастью, сохранилось.

Юра дважды приезжал в отпуск в Ленинград в начале шестидесятых.

Но приезжал он летом, а я в это время был в экспедиции. Свой адрес он моим родителям не оставил. Так мы друг друга и потеряли. А на детский сад я отчего-то не написал.

Жив ли Юра? Он был всего на год меня старше...

Отсутствие писем очень мне мешает. Плавного и цельного рассказа не получается. Придется вспоминать некие ключевые сюжеты этого последнего — и очень важного — полугодия службы. Снова — службы.

Командир 1-го взвода Миша Чигвинцев уговорил-таки начштаба , и в один из прекрасных июльских дней 1956 года Ширалиев сказал мне: «Приготовь погоны. Завтра будет присвоение званий». Я уже несколько недель был командиром отделения и как командир 1-го отделения выполнял обязанности помкомвзвода.

Чигвинцев с удовольствием перевалил на меня большую часть своих обязанностей. Я должен был поднимать взвод утром, выводить на физзарядку, водить на строительство офицерского городка, а главное, поддерживать на должном уровне дисциплину. А мой комвзвода спал сколько хотел и морально готовился к демобилизации.

Когда я сообщил родителям, что намерен изменить характер своей службы, они отнеслись к этим планам с сомнением. Мама просила меня хорошенько подумать. Я, конечно, понимал, что новая должность будет гораздо хлопотней прежней, что привольное житье закончится. Но меня не оставляла честолюбивая мечта о сержантских лычках. Зря, что ли, прошел хотемкинскую школу? Однако насколько все будет сложно, я не понимал.

Сложности эти начались довольно быстро и неожиданно. Один из моих приятелей, тот, что научил меня двум замечательным песням — «Жизнь моя отравлена тобою...», которую я цитировал, и «Скоро-скоро быстрые олени унесут в неведомую даль...», которую не цитировал, — через несколько дней после моего вступления в должность подошел ко мне и сказал: «Все, что между нами было, забудь. Ты теперь начальник». Я попытался его урезонить, но он только покрутил головой и отошел. С другим моим полуприятелем, упомянутым в письме Юры Рыбина Шаньшаровым, произошла и вовсе меня поразившая история. Шаньшаров — имя его, к сожалению, не помню, — был вполне интеллигентный юноша из Ангарска. Мы с ним иногда беседовали, он мне показывал фотографию своей девушки — очень даже миловидной. Но опять-таки вскоре после перемены моего, так сказать, статуса, проходя мимо и глядя на меня с ненавистью, Шаньшаров прошипел сквозь зубы: «Ходят тут суки с блядскими глазами...» Я не сразу понял, что это означает, и не успел ему ответить. Но когда через некоторое время сцена повторилась, то я его остановил и сказал: «Если я еще раз это услышу, то при всех набью тебе морду!»