Билл Каннингем - Модное восхождение. Воспоминания первого стритстайл-фотографа

Так спустя три года в отделе женской модной одежды за проступок с бумагой меня приговорили к заключению в отделе «Все для дома». Единственной отрадой там были ткани и цвета, особенно в отделе полотенец и домашнего текстиля. Торговля шла полным ходом: в годы войны постельное белье бостонцев значительно поистрепалось, и все пополняли запасы. В моей тележке теперь высились двухметровые горы полотенец роскошных цветов: фламинго, голубые, зеленые, розовые. До сих пор в моей жизни встречались только белые полотенца, и какой же восторг я испытывал, раскладывая все эти краски на прилавке, — я чувствовал себя почти художником. Эта работа дала мне ценные знания о редких кружевах и тканях, из которых шили скатерти, и я много узнал о структуре материалов. Ассистенткой байера у нас была замечательная девушка, Нэнси Пекхэм, которая носила самые красивые шляпки. Именно Нэнси впервые показала мне журнал New Yorker: мы прятали его в кладовой и читали, как Библию, в пятницу после обеда. Сам байер был очень молчаливым человеком, а его взгляд замораживал почище снежной бури. Но ко мне он был добр и подарил мне мой первый фрак, который я носил на многочисленные школьные балы и танцы, которые в то время случались чуть ли не каждый день.

Эти танцы были для меня настоящим событием, и я никогда не отказывался, если меня приглашали. Я одаривал свежими цветами своих любимых (на тот момент) девушек, а девушек я, естественно, выбирал по одежке. Стоило моей пассии надеть недостаточно модное, на мой взгляд, платье — и все, прошла любовь. В первый год обучения в старших классах у меня было две фаворитки: Барбара с внешностью классической красавицы-дебютантки, она одевалась респектабельно и со вкусом; и Глория — моя Бренда Старр. Мы с Глорией сошлись на почве любви к голливудской роскоши. Она мечтала о норковой шубе, а наше совместное появление на местных балах неизменно становилось сенсацией. Соседям было о чем поговорить еще пару недель. Нас считали юными наглецами. Глория вдобавок водила автомобиль с откидным верхом и красила волосы под цвет машины. Она была прекрасна, и все мальчишки мечтали с ней встречаться, но после первого же свидания пугались до смерти. А все потому, что Глория только и делала, что мечтала вслух: о норковых шубах, каникулах во Флориде, новых машинах и особняках с двадцатью комнатами и пятью служанками. В нашем мирке среднего класса такие мечты не приветствовались. Поэтому мы с Глорией нашли друг друга. Я помню танцы в крайне консервативном отеле Vendome, где шестнадцатилетняя Глория произвела фурор. Все девчонки пришли в нарядных платьях пастельных цветов, но Глория — Глория сшила свое платье сама, пустив на него тридцать метров темно-синей сетчатой ткани. Топ без бретелек и переднюю часть юбки украшали вышитые стразами звезды. Это было ошеломляющее платье, и мы бы с ней стали королем и королевой бала, если бы не сестра Глории, которая была, пожалуй, самой красивой девушкой в Бостоне в то время. Она пришла в обтягивающем платье из крепа, собранном складками с одного бока, как у кинозвезд, и за это платье нас троих чуть не исключили из школы. Наверное, это и был стиль вамп в своем раннем виде.

В последний год моего обучения в техникуме роскошный нью-йоркский универмаг с Пятой авеню купил и начал ремонтировать здание старого Музея естественной истории. Здесь должен был открыться новый универмаг — первый филиал сети Bonwit Teller в Бостоне. Я проходил мимо этого здания каждый день по пути на работу. Новый магазин был отменно расположен: чудесное старинное здание из красного кирпича стояло посреди парка, занимавшего целый квартал, в самом центре элитного торгового района. Восторг по поводу открытия бостонского филиала был неописуем. Весь год ни одно чаепитие в городе не обходилось без обсуждения расточительства нью-йоркской сети, потратившей миллион долларов на ремонт и отделку старого здания музея. Окна занавесили белой тканью, а работами управляли из Нью-Йорка в атмосфере строжайшей секретности. Близился сентябрь и открытие, и все гадали, что же это будет за магазин. Новые витрины в здании музея устанавливать не стали. Ходили слухи, что оно так и останется похожим на частный дом. Внутренний декор поручили Уильяму Палманну: для Бостона он был как для Нью-Йорка Элси де Вулф. Ежедневно из антикварных магазинов Европы и с Третьей авеню привозили громадные ящики. Напряжение убивало, а ведь я каждый день проходил мимо по пути из техникума в Jordan Marsh. За месяц до открытия появился первый анонс в газете, повергший весь Бостон в шок: расточительные ньюйоркцы купили целую полосу и поместили на ней крошечную карикатуру Сола Стейнберга: пять разодетых вдовушек с Бикон-Хилл стоят на платформе в верхнем углу, обвешанные мехами, и лихорадочно машут лорнетами в сторону пустой страницы. Газеты печатали эту рекламу в течение месяца — и ни разу на странице не появилось название Bonwit Teller. Платформу, на которой стояли вдовушки, поддерживал длинный столб, тянущийся из верхнего угла к нижнему и завершающийся скоплением колесиков и шестеренок. Каждый день дамы на платформе опускались чуть ниже. В день открытия все бостонские газеты украсили две совершенно пустые полосы: платформа наконец опустилась, и пять вдовушек сломя голову неслись по развороту к крошечному — всего пять сантиметров — рисунку нового универмага Bonwit Teller, своим великолепием напоминающего дворец. Эта рекламная кампания захватила воображение всех и каждого и действительно заставила бостонцев навострить лорнеты. Я же проходил мимо здания Bonwit Teller каждый день и больше не мог выдерживать напряжения. Мне хотелось быть в самой гуще событий. За два дня до открытия я уволился из Jordan Marsh вопреки предостережениям вице-президента Камерона Томпсона, твердившего, что Bonwit Teller долго не протянет и к концу года все его сотрудники останутся без работы. Но меня было не удержать. Вся эта роскошь ослепила меня. Мое место было там и только там.