Маргалит Фокс - Конан Дойль на стороне защиты [Подлинная история, повествующая о сенсационном британском убийстве, ошибках правосудия и прославленном авторе детективов]

В письмах есть также обыденные пересуды («Да! Совершенно верно, у фрау Лехтенштейн на лице большая бородавка с длинными волосами»), а главное — глубокие свидетельства поддержки. «Ты всегда был хорошим сыном, и отчего тебе не проявлять в дни твоего несчастья такую же любовь к нам, ведь только ею мы и можем обмениваться», — писала его мать. Письмо продолжалось так:

С тобой, мое дорогое дитя, я начинаю день, и ты никогда не уходишь из моих мыслей. Я считаю дни до того времени, когда вновь должно прийти письмо от тебя. Я часто вижу тебя во сне свободным и наслаждающимся благами этого мира.

О, если бы так было в действительности… Да, дорогой Оскар, человек ко всему привыкает.

Мы смирились с твоим несчастьем и радуемся вестям, что ты здоров… Мое единственное желание — чтобы Всевышний дал нам хотя бы на четверть часа свидеться до того, как закончатся дни нашей жизни…

Все остальные друзья и родственники все время о тебе спрашивают… Тетушка Ева шлет отдельный привет… Я пытаюсь сводить концы с концами тем, что отдаю внаем некоторые наши комнаты.

Увы, письма не могли служить Слейтеру надежной опорой. За перепиской заключенных строго следили, посылать и получать письма узникам позволялось лишь через определенные промежутки времени, зависящие от их поведения и отбытого срока. В первые несколько лет после прибытия в Питерхед Слейтеру разрешали отправлять письма домой только раз в полгода. Из-за необходимости их переводить время растягивалось еще сильнее: тюремный цензор требовал, чтобы вся корреспонденция велась на английском языке. Каждый раз, составив письмо Слейтеру, его родители вынуждены были искать в Бейтене человека, знающего английский, иначе их немецкие письма, доставленные в Питерхед, сначала отправлялись в Эдинбург для перевода и только потом попадали в руки Слейтеру. Его письма к семье, которые он вынужден был писать по-английски, родителям приходилось переводить уже дома.

«Мы очень обрадовались твоему письму, которое я отдала перевести на немецкий, — писала Слейтеру мать в сентябре 1909-го, вскоре после его прибытия в тюрьму . — Мы все надеемся, что найдут настоящего убийцу или доказательства твоей невиновности, мое дорогое дитя, тогда ты поскорее обрел бы свободу… Пусть тебе хватит мужества вынести твою тяжкую долю и пусть укрепится твоя вера в то, что Всевышний дарует справедливость… С каким нетерпением мы все ждем мига, когда сможем тебя обнять».

Как становится ясно из писем родителей, найти переводчика в Бейтене было делом непростым.

Мой любимый и добрый сын, — писала Паулина годом позже . — Мы отчаянно надеялись получить от тебя знак того, что ты жив… Дама, которая по моей просьбе писала письма на английском, была учительницей, она уехала из Бейтена, и я не могла найти никого, кто взял бы на себя английскую переписку… Беспокойство за тебя, мое любимое и невинное дитя, отняло у меня все силы. Теперь я сделаю все возможное и вновь соберусь с духом, чтобы все-таки сохранить себя ради моего дорогого Оскара; в тот миг, когда ты получишь заслуженную свободу, — тогда не будет больше волнений за твою жизнь, даже если бы тебе пришлось зарабатывать хлеб как простому труженику для себя и для нас… А сейчас, мое драгоценное дитя, пусть Бог даст тебе мужество и здоровье и защитит тебя впредь. Целую тебя, твоя всегда любящая мать.

Слейтер, которого характеризовали как не имеющего «ни одного доброго свойства», одно за другим отправлял домой письма, дышащие нежностью.

«Мне хотелось бы сообщить тебе хорошие новости, но, увы, я не знаю, что происходит за стенами тюрьмы — написал он в первый день нового, 1912 года . — Знание о том, что ты, дорогая матушка, единственная из многих твоих сестер сейчас жива, доставляет мне радость и дает надежду, что ты можешь дожить до ста лет; конечно, тебе нужно присматривать за отцом, но он тоже может дожить до такого возраста… Пусть Бог сохранит вам разум на долгое время: только этого я желаю. Твоя фотография, которую я храню, в твой день рождения займет почетное место над моей постелью».

Как показывают некоторые письма, даже Питерхед не мог полностью убить в Слейтере юмор. «Когда я сидел за ужином, мне вручили фотоснимки, и я, радостный, ленивый и сытый, долго их разглядывал, — писал он родителям в 1913-м. — Не волнуйся, дорогой отец, из-за того, что ноги (в твоем возрасте) не так активно исполняют свой долг, как тебе хотелось бы… Я здоров и молю Бога, чтобы вы прожили долгое время и выглядели не хуже, чем на фотографиях… Да сохранит вас Бог, мои дорогие родители; с тем и остаюсь — ваш сын, считающийся виновным, Оскар».