Екатерина Наговицына - Снайпер в Чечне. Война глазами офицера СОБР

— Иди, вылечи свою хозяйку!

Цокая когтями, Пуля скрылась в доме, а Бэл в нерешительности медлил, поймав себя на том, что ему страшно. Непонятно, немотивированно, глубинно. Не получалось принять эту потустороннюю жуть, поверить в реальность случившегося, но перед глазами вспыхивали видения то бритвенных сверкающих зубов-шипов, то распахнутая пасть-волна, а в ушах стоял проникающий в него свистящий шепот.

Как же это? Не может этого быть! Галлюцинация, морок, видение? Не было в реальности при нем оружия, так откуда появились и кобура, и переклинивший пистолет? Что это за Тень, неужели Маринка? Нет! Он прекрасно помнил ее пронзительный предупреждающий крик «Беги!». Ведь если бы он тогда не обернулся, то, скорее всего, все кончилось бы быстро. И тут же вспомнил ужасную рану, которую получила Ветла во время битвы. Ведь не было ранения, получается, в реале. Но что-то же было!

А главное, как ни уговаривал он себя, ни убеждал последние несколько часов, проведенных на крыльце, что все это лишь какой-то хитрый психоделический сон, не получалось вынырнуть из состояния растерянности и бессилия. Ему было тошно от понимания своей беспомощности, какой-то никчемности, что ли. Он, воин, оказался не готов к подобному развитию событий. Он был жалким! И осознание этого было невыносимее всего. Второй раз за день его самооценку сильно потрепали. Да лучше бы его сожрала та тварь, чем вот так обесценить!

Тут же перед глазами опять возник образ зубастой всепоглощающей пасти, и Бэла передернуло. Нет, не лучше! Не хочу! Хочу разобраться, познать. Снова найти твердую землю под ногами. Понять, какой же я все-таки на самом деле. Что со мной не так, если пришлось столкнуться с подобной тварью. Ведь даже для Ветлы это нападение оказалось неожиданным.

«Ветла! Ну вот, опять двадцать пять, погрузившись в самобичевание и душевное терзание, совершенно не подумал, что с ней. А вдруг, пока я здесь пытаюсь себе сопли вытереть, она там умирает?»

И без колебаний, решительно зашел в дом.

Ветла лежала, свернувшись калачиком, в ногах примостилась Пуля, которая тут же подняла голову и посмотрела на Бэла. Он спросил ее вслух, словно ожидая, что собака ответит ему человеческим голосом:

— Как она?

Но собака лишь вновь опустила голову на лапы, не спуская с него взгляд. Бэл усмехнулся. Поверишь тут в разные чудеса. Подошел к дивану в надежде, что за время, пока его не было, Ветле стало лучше, но ей было явно хуже. Растрепанные волосы намокли от стекающих струек пота, одна из прядок прилипла к виску, на котором вдруг отчетливо проступил старый шрам.

Он потрогал лоб и удивленно отдернул руку. По его разумению, температура была запредельная, но пот был холодный, болезненный. Ветла никак не отреагировала на его прикосновение. Она была без сознания. Бэл стоял, в ступоре глядя на кривой шрам, след какой-то далекой переделки, и не знал, что делать. Внутри пискнул голосок — собрать вещи и уходить. Он ничего не понимал в этих потусторонних делах и, значит, мог выйти из игры в любой момент. Ведь Ветла сама ему сказала, что если его накроет истерика, то на этом будет все завершено. И он был готов признать, что данное состояние бродит рядом. Гнусный голос призывал его бежать из этого дома, далеко-далеко выбросив из головы все увиденное, а в ответ на это правую руку вновь стал накрывать холод. Он подошел к двери, постоял и, рывком сняв ветровку, повесил ее у входа.

В следующие три дня Бэл превратился в мать Терезу. Он крутился по дому, как добрая хозяйка, в заботе, все время что-то делая, только чтобы не ощущать, как тянутся часы ожидания и надежды на улучшение состояния Ветлы, с удивлением понимая, что не может позволить себе уснуть. Бэл готовил еду для собаки и себя, заваривал настои из растущего кругом лабазника и пытался поить девушку. Иногда читал книги, наугад вытаскивая их из стеллажей, но это плохо получалось. Ходил до колодца и то обтирал лицо Ветлы ледяной водой, снимая жар, то укрывал одеялами, когда ее начинала бить дрожь. Периодически накатывала непонятная тревога, тогда он садился рядом с девушкой и смотрел, как она неровно дышит, и это, на удивление, успокаивало его, и муторное состояние проходило. Пару раз он выходил прогуляться, но быстро понял, что не в силах отвлечься, а стремится вновь вернуться в дом, боясь, что, пока его нет, с Ветлой может что-нибудь случиться. И среди этой бытовой круговерти все время думал.

Все чаще в мыслях возвращаясь к воспоминаниям о матери, отце, сестре. Вот ведь он действительно всю сознательную молодость боролся с сестрой и бессознательно обижал мать. А за что? За то, что отец был недоступен ему? Но ведь не мать выгнала его — он сам потянулся за неясным зовом красивой жизни и продажной любви. Почему же ему было проще обидеться на самых близких, на тех, кто любил его, несмотря ни на что? В чем он эгоистично обвинял мать? В том, что, устав ждать и страдать, она допустила в свою жизнь другого мужчину. А сестренка доверчиво потянулась к нему в поисках отцовской любви. А что ей оставалось делать, ведь отцу было некогда. Он покорял речные просторы и местных красоток. Да и его, Бэла, слепая любовь к отцу тоже была, оказывается, замешана на обидах, злости и ревности.