Ричард Пайпс - Я жил [Мемуары непримкнувшего]

Книга «Собственность и свобода», законченная зимой 1997–1998 года, состоит из пяти глав [69]. Первая посвящена идее собственности от Платона до современности, вторая — институту собственности. Главы третья и четвертая сравнивают Россию и Англию и показывают, что в Англии раннее развитие земельной собственности позволило населению наложить ограничения на королевскую власть, тогда как отсутствие таковой в России привело к утверждению самодержавия. В последней и самой спорной главе говорится, что современное общество всеобщего благосостояния хотя и не отрицает принцип частной собственности, в то же время обладает некоторыми столь же ясно выраженными антисобственническими, то есть антилиберальными, чертами, как и некогда существовавшее абсолютистское общество.

Я взялся за новый проект с энтузиазмом. Не то чтобы я устал от России и ее истории, но я обнаружил, что после пятидесяти лет интенсивной работы по этому предмету дальнейшие исследования приносили все меньше результатов, становилось все труднее сказать что — нибудь новое. Поскольку научная деятельность подразумевает как преподавание, так и познание, мне не хватало волнения от приобретения новых знаний. И я нашел их в изучении проблемы собственности: антропология, этнография, психология, история права и государственных институтов открыли для меня новые и захватывающие перспективы. Меня охватывало волнение, когда я читал о стяжательских повадках трехшипной рыбы — колюшки или о собственнических наклонностях ребенка, начинающего ходить, об отношении к собственности пигмеев Юго — Восточной Азии или эскимосов, а также о понятии собственности в Англии XVII века.

Книга, вышедшая в мае 1999 года, получила предсказуемый прием. Социалисты и либералы отвергли ее, а консерваторам она очень понравилась. Рецензии, таким образом, отражали не научные или стилистические качества книги, а политические настроения рецензентов.

После этой книги я написал короткую, объемом 44 ООО слов, историю коммунизма, в которой проследил развитие с древнейших времен идеала общества без собственности и попытки его осуществления в Советском Союзе и в остальном мире. Эта работа была опубликована осенью 2001 года в серии «Хроники современной библиотеки» [70].

Окончив все это, я не знал, чем заняться. Монтень, один из моих интеллектуальных наставников, советовал по достижении преклонного возраста оставить научные занятия, но я не был склонен следовать его совету, потому что мой ум не желал покоя, а моя энергия все еще была на высоком уровне. Вопрос стоял лишь так: заняться каким — нибудь небольшим проектом, который можно было бы закончить приблизительно за год, или предпринять большое исследование, которое займет годы. Я склонялся к тому, чтобы заняться небольшим проектом, пока не прочитал воспоминания лорда Актона о последней встрече с Леопольдом фон Ранке. Немецкому ученому тогда было за восемьдесят. Полуслепой, он хворал, и Актон был уверен, что вскоре прочтет некролог о нем. Но в возрасте восьмидесяти четырех лет Ранке приступил к работе над историей мира и писал каждый год по тому в течение девяти лет до своей смерти. Это определило мой выбор. Вдохновленный этим примером, в конце 2001 года я начал работу над историей русской консервативной мысли.

Легче начать автобиографию, чем закончить ее, когда жизнь течет, не оставляя четких вех.

Важным водоразделом в профессиональной жизни зрелого человека является выход на пенсию. По сложившейся традиции в Гарвардском университете профессора выходили на пенсию в возрасте шестидесяти шести лет. В редких случаях президент университета наносил визит профессору лично и просил его остаться еще на несколько лет. Затем эти правила были несколько смягчены. По достижении шестидесяти шести лет у каждого профессора был выбор: или преподавать на полной ставке еще два года, или на полставки — четыре года. Семидесятилетний возраст считался абсолютным пределом для активной службы. Однако в 1983 году конгресс принял закон, запрещающий обязательный уход на пенсию по достижении определенного возраста. Университеты освобождались от применения этого закона на десять лет. Это означало, что начиная с 1 июля 1993 года Гарвардский университет уже более не мог требовать, чтобы профессор, достигший семидесятилетнего возраста, уходил на пенсию. Благодаря удачному стечению обстоятельств, родившись И июля 1923 года, я подпадал под действие нового закона благодаря этим одиннадцати дням. Так что решение о выходе на пенсию оставалось за мной: по закону я мог бы преподавать столько, сколько хотел.