Владимир Кантор - Посреди времен, или Карта моей памяти

Последнее время у меня рассказов о детстве стало меньше. Да и могу ли я и прежние сюжеты назвать «детскими»? Или темой многих своих рассказов назвать детство? Мы имели потрясающую детскую литературу. Назову хотя бы «Денискины рассказы» Виктора Драгунского. Я пытался не рассказать о ребенке, а понять, как происходит человек, как он взрослеет, какие муки в период взросления испытывает. Ведь понятие «книжный мальчик» я усвоил из прозы Достоевского и Толстого, главные герои которых были те самые книжные мальчики, то есть люди, поднявшиеся на определенный интеллектуальный уровень, с которого они могли судить о мире. А Толкиен – это же не просто сказка, а то же самое: попытка понять жизнь, снимая все социальные и политические маски современной ему реальности. Поэтому его тексты могли читать многие, да и читают спустя годы. Правда, получив от переводчика (моего друга тех лет Андрея Кистяковского) третий экземпляр рукописи, я читал ее вместе с сыном, который даже из железной рельсы выпилил себе меч, чтобы походить на Арагорна. Я его очень хорошо понимал. Будь я его ровесником, я бы сделал то же самое. Наверно, с тех пор я не изменился.

В «Вопросах литературы» Вы регулярно печатаете материалы о Достоевском, Герцене, Б. Зайцеве, Ф. Степуне. Что привлекает Вас в каждом из этих «героев»? Чей (философский) взгляд на действительность Вам ближе – и почему?

Тут ответ опять двоится. Хотя первенство, безусловно, принадлежит Достоевскому. Его открытие как-то совпало у меня с открытием самого себя. Я прочитал его впервые в восьмом классе и помню эту мучительную боль и ужас от того, что как будто о себе прочитал. Более того, первая удавшаяся прозаическая вещь («Два дома») была как-то неожиданно вызвана перечитыванием «Подростка», где рассказ ведется подростком из двоящейся семьи, как и у меня, где отец – Андрей Версилов – не только интеллектуал, но и из более высокого социального слоя, мать же Аркадия – крестьянка. И вдруг я понял, что нашел ключ к пониманию себя. Я писал в университете курсовые по Достоевскому, диплом уже конкретно по «Братьям Карамазовым», тема которого была вполне моей, экзистенциальной: «Проблема интеллигенции и народа у Достоевского». А далее шло открытие других имен. Я писал как исследователь об очень многих русских писателях и мыслителях – тут и Герцен, и Лев Толстой, и Степун, и Пушкин, и Чернышевский, и Семен Франк, и Георгий Федотов, и Петр Столыпин. Перечислять далее не буду. Ближе все-таки Достоевский и Степун. Может, прежде всего, своим неприятием экстремизма и нигилизма, на мой взгляд, самой страшной опасности России, да и не только России – человечества (извините за пафос).

Какой из Ваших собственных художественных текстов Вам наиболее дорог: «Крокодил», «Два дома», «Смерть пенсионера»? С чего нужно начинать, чтобы составить наиболее точное представление о манере Владимира Кантора?

Начинать стоит с начала. То есть с «Двух домов». Там, строго говоря, все мотивы моей прозы уже есть. Даже момент фантасмагории, из-за которого долго не хотели печатать «Крокодил» (как это возможно, чтобы в нашей реальности явился вдруг настоящий крокодил!), был уже в первой повести. Там герою-подростку являлась змея, которая преследовала его, и он видел ее как бы воочию. Правда, там этот мотив относили за счет болезненного бреда, в который погружается к концу текста мальчик. Но до сих пор идут споры, являлся ли черт Ивану Федоровичу или это был болезненный кошмар? Я-то считаю (и писал об этом), что это настоящая реальность, ведь Достоевский все же был верующий человек, а бесы, черти – постоянное сопровождение по-настоящему верующего человека. А потом, конечно, не случаен в этом контексте мой роман– сказка «Победитель крыс», где персонажи-люди живут среди крыс (которые правят этим миром), помогают им «настоящие коты», есть там и Баба-яга, и Леший, а тут же и «стекляшка», в которой выпивают герои, ручной паук бабы-яги. Сказка эта пользовалась большой популярностью, да и сейчас гуляет по Интернету, ее кто– то оцифровал, перевел в удобный для электронных книг формат FB2, и теперь ее предлагают разные сайты. А сказка – это тема детства, но там именно в фантасмагорическом, сказочном плане рассказывается о нашей жизни, где взрослеет мальчик. Но ведь эта фантасмагория и есть на самом деле реальность.

Владимир Карлович Кантор – доктор философских наук, ординарный профессор философского факультета Национального исследовательского университета «Высшая Школа Экономики» (НИУ-ВШЭ), член редколлегии журнала «Вопросы философии», литературный стипендиат фонда Генриха Бёлля (Германия,1992), лауреат нескольких отечественных литературных премий, трижды номинировавшийся на премию Букера, дважды входил в шорт-лист премии Бунина, историк русской культуры, автор более семисот (700) опубликованных работ. Дважды лауреат премии «Золотая вышка» за достижения в науке (2009 и 2013 гг., Москва). Лауреат первой премии в номинации «За лучшее философское эссе» в Первом Международном литературном Тютчевском конкурсе (2013). Последний роман «Помрачение» – лонг-лист премии «Ясная Поляна» (2014), лонг-лист премии «Русский Букер» (2014). Область научных интересов – философия русской истории и культуры. По европейскому рейтингу, публикуемому раз в 40 лет (январь 2005 г.) парижским журналом «Le nouvel observateur (hors serie)», вошел в число 25 крупнейших мыслителей современности, как «законный продолжатель творчества Ф. М. Достоевского и В.С Соловьёва». Произведения Владимира Кантора переводились на английский, немецкий, итальянский, французский, испанский, чешский, польский, сербский, эстонский языки.