Анатолий Найман - Анна Ахматова. Когда мы вздумали родиться

( Ответные спасибо. )

День был ослепительный, чуть не до полночи солнце не гасло. Людей пришло в несколько раз больше – как мне показалось, независимо от погоды, а наслушавшись рассказов о прошлогоднем. Я, открывая собрание, повторил – для «новеньких» – как здесь поселилась Ахматова, как пришла в упадок Будка, как ее привел в приличный вид Жуков. И как он к этому дому и этому месту прикипел сердцем.

Дальше я должен был осведомить публику, какая ее ждет программа и почему. У меня в одной из тетрадок сохранился черновик этого выступления, плюс оно записывалось на пленку – я одно с другим соединил и сейчас переношу получившееся на бумагу. «В прошлом году мы сюда приезжали и просто что-то в день рождения Ахматовой о ней, о ее стихах, на нее ссылаясь, говорили. А в этом году Жуков удумал такую штуку – рассказываю, ни на ноготь не отступая от правды… В этом году он, где-то такое зимой, сказал: «Я тут пересекся с некоторыми исполнителями авторской песни, рассказал им про нашу поездку, и они выразили желание тоже почтить Анну Андреевну в день рождения своим искусством. Так что хотелось бы в этом году устроить, чтобы они выступили с песней. В частности, Александр Городницкий и Юлий Ким». Мне это показалось с Ахматовой, безусловно, несочетаемым, я объяснил причины. Он сказал: «Я потому и прошу вас подумать, как сделать, чтобы это сочеталось с Ахматовой». Я посмотрел на него неодобрительно и заносчиво, но стал думать.

Одно из самых ранних стихотворений Ахматовой, из первых, это очень известное, хрестоматийное «Я на солнечном восходе про беду пою, / На коленях в огороде лебеду полю». И вообще на протяжении столетий в разных народах стихотворение принято было называть песней. Поэт – поет. Ахматова в двадцать пять лет написала стихотворение, в котором по моим и не только по моим понятиям заключается ее кредо. Это стихотворение тоже очень известное, и когда Бродский написал свой знаменитый «Рождественский романс»: «Плывет в тоске необъяснимой / Среди кирпичного надсада», то первое, что пришло в голову, что это ритм и мелодия этих самых ахматовских стихов: «Я улыбаться перестала, / Холодный ветер губы студит»… И дальше идет четыре строчки – того, что я имею в виду под заявлением кредо. «Одной надеждой меньше стало, / Одною песней больше будет. / И эту песню я невольно / Отдам на смех и поруганье». И конец – две строчки: «Затем, что нестерпимо больно / Душе любовное молчанье».

Вот это «одной надеждой меньше стало, одною песней больше будет» – это во многом и определение ее жизни. То есть жизнь, которая сконцентрировала в себе такое количество боли и страдания и которая вместе с тем празднична, потому что вот это – «одною песней больше будет»! Наконец, у Ахматовой есть стихотворение, которое называется «Песня о песне». Я его не собираюсь целиком читать, начало – «Она сначала обожжет, / Как ветерок студеный, / А после в сердце упадет / Одной слезой соленой». И дальше знаменитые тоже четыре строчки: «Я только сею. Собирать / Придут другие. Что же! / И жниц ликующую рать / Благослови, о Боже». Эти четыре строчки сделались пророческими: действительно, возникло несметное число последовательниц-подражательниц Ахматовой. Все, что можно назвать «женской нотой» не могло ее миновать, обойти. Она, сама ее стихотворная манера определила эту женскую ноту. И оказалось, что если продолжать думать об этом – так, как меня попросил устроитель наших встреч подумать, чтобы нынешняя так называемая авторская песня сочеталась с песенной темой у Ахматовой, – то вот, как видите, точнее слышите, мне вспомнилось несколько вещей довольно существенных.

Александр Городницкий и Анатолий Найман поют песню Глеба Горбовского «Он вез директора из треста»

Дело в том, что отсчет значимости, проникновенности, уровня, искусства этой самой авторской песни, самого понятия ее, сегодня идет от нескольких фигур, две из которых здесь присутствуют. Когда заходит разговор о песне, главные… ну, не главные, это слово тут неуместно, но первые имена, которые мы перечисляем, – это Окуджава, Высоцкий, Галич. То есть московских корней. Я же настаиваю на том, что песня настоящая, в первичном ее значении, не на эстрадное исполнение рассчитанная, и не на признание, и не на любовь поклонников, а вместе с тем совершенно замечательная – она как раз ленинградская. То есть и ленинградская. Песню «Когда качаются фонарики ночные», классику авторской и одновременно безымянной песни, ее сочинил Глеб Горбовский. И даже был за это раз или два бит, потому что, когда он объявлял, что это он – автор, его слова и его немудреные аккорды, ему грубо возражали, непримиримо, мол, мы знаем, автор – народ. Что-то такое. Эту песню нельзя сказать, что я исполнял, я вообще не умею петь, но эту песню я тем не менее, как-то Ахматовой, ну что ли… другого слова не знаю, – «пропел». А поскольку эта песня невероятно свободная, нестеснительная и поскольку все ее тогда пели, текст был канонический, то единственно, какую я позволил себе в ней замену – непонятно почему, сейчас так бы не случилось, но тогда мне померещилось, что будет лучше, если я спою… и, между прочим, в чем-то песня из-за этого проиграла, зато в другом выиграла… там есть такой куплет «Мне девка ноги целовала, как шальная / Одна вдова со мной проп и ла отчий дом, / И мой нахальный смех всегда имел успех / Ах, моя юность пролетела кувырком». Так вот почему-то вместо «мне девка ноги целовала», я спел «мне дева ноги целовала, как шальная». Мне казалось, что это больше отвечает стилистике нашего тогдашнего разговора с Ахматовой. Кроме того, я ее познакомил с песней «Он вез директора из треста». Которую, если бы мне Городницкий как-то помог, мы бы ее исполнили, потому что она классная…»