Анатолий Найман - Анна Ахматова. Когда мы вздумали родиться

Эта тема царевича, проходящая через все творчество, и, в общем-то, проходящая через «Поэму без героя». Несуществующий, непришедший царевич. Или ушедший царевич. Отсутствующий царевич. Они начинали писать про царевича, тема царевича, они начинали писать о Лотовой жене, они писали о страшных стихах периода блокады – Ахматовой. И вообще вдруг становились… А эти ребята, в общем, они были не продвинутые, а самые молодые такие. У них главный предмет был то computer studies, то electronic engineering и т. д., в общем, какие-то совершенно не филологические темы. Но я знаю, что по дороге некоторые из них именно под влиянием проникновения в ахматовский текст становились какими-то другими. Может быть, они оставались другими по профессии, но что-то в них сдвигалось, они начинали понимать российское искусство, Серебряный век и вспоминали… будут хотя бы вспоминать этот курс в течение своей жизни, а это уже что-то».

Как-то само собой вышло, что я оказался в роли ведущего. Я должен был наскоро оценивать чье-то выступление, когда оно кончалось, и предварять хоть несколькими словами следующее. Сохранилась – в обрывках – запись того, что звучало: в частности, и моих междометий. Я их сейчас еще немного пообщиплю и почти совсем уже бессвязными фрагментами здесь приведу, просто для передачи атмосферы.

Я считаю, что ненастье сделало нашу встречу более значительной, чем если бы на нее сияло курортное солнце. Не говоря о том, что как-то избавило нас от жары, это само собой разумеется. Мне очень нравится аккомпанемент грома, – как будто это он происходящему значительность придает. Может быть, мне одному наш сегодняшний вечер так нравится. Потому что ведь существует такая филологическая отрасль, как ахматоведение, она создает и собирает многодневные конференции. И я не исключаю такого поворота событий, что если бы выпустить сюда конференциалов, то и мы, и они бы совершенно увяли в одну минуту. А Василий Павлович рассказал, какая Ахматова была живая и одновременно как ее преподают.

А сейчас переходим к ее стихам. Насколько я знаю, Александр Петрович четыре песни написал на ее стихи, на одно Бродского и одно Мандельштама. Поехали.

Пение.

А еще удача этой встречи в том, что нас столько, сколько есть. А то представим себе, что нас, скажем, в пять раз больше, а представить это очень просто. И вытоптанный участок, и все такое… И уже как-то совершенно неважно, станет это повторяющимся каким-то событием, это 23 июня или нет. В моей памяти останутся, вот эта группа – две прелестные женщины, которые держат зонты над двумя такими лысыми мощными мужиками. И Игорь совершенно замечательно аккомпанировал, как-то он остался незамечен, а я думаю, что на обратном пути в Москву я как-нибудь подговорю, пусть и мне тоже поаккомпанирует, неизвестно чему, но мы сообразим, потому что это совершенно замечательный артист. Ну вот. Не хотелось бы так, между прочим, на полуслове кончать, так что я два стихотворения (два!) прочту, и уже мы разойдемся. На память, я, конечно, не помню, потому что одно написал сто лет назад, другое двести. Одно написано незадолго до ее смерти, второе сразу после ее смерти. Из первого она взяла строчку на эпиграф, так же, как «Вы напишите о нас наискосок» к стихотворению, посвященному Бродскому. А из моего строчку «Ваша горькая божественная речь» для стихотворения, которое посвятила мне. То же проделала и с Бобышевым, посвятив ему «Пятую розу». ( Снова пошел дождь .)

Игорь Хомич, Александр Жуков, Вера Жукова – под зонтом

Знаете, я год прожил в Англии, там специфическое отношению к дождю. Там, например, идет дождь, ну и некоторые люди, как мы с вами, берут зонтики, а другие – они как раз выходят в майках, даже если дождь со снегом. Там такая тоже вещь бывает. Они этим показывают, что все зависит только от установки, мол, «вам кажется, дождь со снегом, а мне кажется, что такой туман легкий». И идут в T-shirtах по улице. Поэтому у меня совершенно другое воспитание.

Значит, стихотворения «Я прощаюсь с этим временем навек» и «Картина в раме». Это не выдуманная картина в раме, а отвечает той фотографии, о которой упомянул Жуков. Не той, где мы сидим на вон этой скамейке, а где стоим в подлеске перед Будкой по соседству со скамейкой. ( Читаю. )

Теперь благодарю всех, с кем мы здесь сошлись, и особенно моих спутников по мягкому вагону поезда из Москвы и по сидячему обратно.