Мишель Лайонс - Камера смертников. Последние минуты [litres]

Преступление мое состояло в том, что я продолжала общаться с журналистами, хотя мне и запретили. Я напомнила, что этого блогера журналистом не считали, но мне уже просто хотели помотать нервы. Я обратилась к одной женщине из отдела кадров, и она сказала: «Вы сами знаете, чем это кончится». Ясно, что меня собрались уволить. Требовалось срочно найти другую работу и уволиться самой. Я написала заявление и, дождавшись, пока начальница уедет по делам, сунула ей под дверь. Вот так я уволилась.

Мишель Лайонс была последним оплотом гласности в этой конторе, живущей и действующей по законам Средневековья. Ее уход – большой удар для учреждения, у которого теперь мало шансов остаться честным и сохранить доверие людей.

В Департаменте было всего несколько человек, к которым я не испытывала уважения, однако никто там не пожелал вступиться за меня и стать мишенью для нападок. Я близко общалась с одной женщиной из канцелярии губернатора и спросила у нее: «Можно ли все как-нибудь прекратить?» Она не пожелала связываться. Несколько работников Департамента, которых я считала друзьями, тоже не захотели, и кое-кто даже удалил меня из «друзей» и заблокировал на «Фейсбуке».

То, как поступил со мной Департамент, меня просто убило, – это была худшая беда в моей жизни. Конечно, ее не сравнить со смертью близкого человека или друга, здесь горе иного рода…

Я очень старалась делать так, как учил Ларри, да и присутствие на казнях не прошло даром. Я приняла на себя множество ударов, адресованных Департаменту. Когда Уитмайр вышел на тропу войны, я обещала Ливингстону написать пресс-релиз, где все будет высказано от моего имени, чтобы Уитмайр на него не злился.

Как-то раз Ливингстон сказал: «Не представляю, как вы там работаете… а вот я никогда не мог смотреть, как казнят». Однако он без всяких колебаний посылал меня туда снова и снова и даже ни разу не спросил, каково мне приходится. Я для него ничего не значила. У него даже пороху не хватило просто сесть рядом со мной и объяснить, что происходит. Нет, он взвалил все на своего цепного пса Коллиера, устроил этот фарс и выставил меня жуликоватой особой, которая подделывает табели. Ларри взял меня на работу, чтобы я обеспечивала гласность, я много лет старалась, как могла, помогать репортерам, а теперь меня как раз за это и наказывали.

Знаете, что мне заявили во время первого служебного расследования? Что я «краду время у государства».

Да вы издеваетесь?!

Вот у меня как раз украли уйму времени: побеги, казни, разные кризисные ситуации требовали многих часов работы, но самое главное – у меня украли душевное спокойствие. Я же украла только степлер, когда уходила. И черта с два они получат его обратно, даже если будут умолять.

Я начала работать еще во время учебы в колледже, и стаж у меня непрерывный. Я не путешествовала по Европе, не устраивала себе длительного отдыха. Все, что я делала, став взрослой, – трудилась. И теперь не знала, чем заполнить время. А каково еще при этом быть в расстройстве и депрессии?

В 2011 году я снова вышла замуж, и поскольку в семье я была главным добытчиком, то ломала голову, как заработать денег, чтобы сохранить дом и машину и оплачивать счета. Мой муж и близкие негодовали на тюремную систему, и мне помогала их поддержка, хотя сделать они ничего не могли.

Уволилась я летом 2012 года и, помню, лежа у бассейна с дочерью, плакала, спрятав глаза под темными очками. Нервы у меня совершенно расшатались.

Я всегда быстро оправлялась после ударов. По натуре я человек уверенный в себе, но тут был исключительный случай. Мне стали не по силам совсем простые вещи. Я не могла навести порядок в голове, разобраться в своей жизни. У меня путались мысли. Мне хотелось замкнуться в себе, от всех огородиться, и в то же время хотелось, чтобы люди поняли: мне нужна помощь!

Я очень тесно связывала себя с работой, а теперь – если я не пресс-представитель тюремной системы, то кто я? А может, я не такой хороший работник, каким себя считала? Я не знала, куда идти, что делать, – это просто была не я.

Все государственные организации меня отвергали, а ведь не так уж много структур, где требуется специалист по контактам со СМИ в кризисных ситуациях. Одиннадцать лет я рассказывала людям о винтиках и болтиках тюремной системы, о том, чего в других сферах не происходит: о бунте в Минерал-Уэллс; о побеге заключенных, которые угнали грузовик и застрелили конного полицейского в Хантсвилле; о насильнике, взявшем под прицел своих конвоиров; о приговоренном к смерти, у которого в камере нашли 25 бутылок хуча; о заключенном, державшем в коробочке прирученную мышь; о многочисленных попытках самоубийства в тюрьмах по всему штату, иногда удачных; об эпидемиях свинки, гриппа и прочих болезней; о заключенных, которые мазались собственными фекалиями или старались брызнуть мочой или спермой охраннику в лицо; о заключенных, прятавших в заднем проходе сотовые телефоны; о заключенных, пытавшихся получить яд из пауков… боже мой! У меня такая узкая специальность, и спрос на нее маленький. В свободном мире мало кто станет прятать в заднем проходе телефон, а если найдется человек, добывающий яд из паука, то о нем просто нужно сообщить куда следует. Положение у меня было, как у того пирата из песни Джимми Баффетта, который жалуется, что в наше время на его специальность спроса нет.