Коллектив авторов Биографии и мемуары - Дети войны

Мы начали работу, идя ровной линейкой, шеренгой, но скоро линейка стала извилистой змейкой, и самую высокую её извилину тянули наши Тоня, Галия и Нурулла.

В подножии бугра уже пролегла поднятая нами чистая полоска земли. А выше нас — неряшливая тусклая залежь, притоптанная снегом и дождями. И нам надо её вскопать, сделать чистой и красивой.

Проработав всего час, чувствуешь, что лопата стала пудовой, а ладони горят. Пригляделась: многие в варежках копают. Надела и я, да поздновато… Горят ладошки. Ну, ничего!

— Давайте, давайте, ребятки, — приговаривает Мелентий Фомич, — на этом поле будет уже победный урожай, это уж наверняка!

— Урра! Поле победы! — закричал кто-то из мальчишек.

— У-р-р-ра! — подхватили все.

— У-р-р-ра! Поле победы!

Стало быть, разогнулись, выпрямились и отдохнули чуток.

И снова — шесть лопат влево, шесть — вправо. Значит, два шага вверх, к вершине.

За три часа наши передовые подняли полосы длиной в двенадцать метров. А мы только по шесть. Другие и того меньше. Устали здорово. Но директор нас утешил:

— Работали отлично, рук-ног не жалели. Сколько сделали, за то и спасибо.

И поклонился всем в пояс.

— Мелентию Фомичу! — полушутя, полусерьёзно нашёлся Лёшка Никонов и, выступив на два шага вперёд, шапкой своей повёл у земли, низко склонившись. Прямо как боярин!

Во вторник восьмого мая нам сказали, что работаем последний день. Значит, шёл шестой день нашего труда. Мы сделали, что хотели: дошли до вершины бугра!

— «Не высок бугорок», — так говаривали мы, выходя против него с лопатами.

Не высок бугорок, да в наших краях и нет высоких — полого, мягко идут волны земли. Только овраги их режут.

Не высок бугорок, нечего сказать, а и у него своя вершинка. И вот мы на ней… А под ногами у нас ручная наша пашня. Красноватый, дышащий освобождено, чуть курясь под низким солнцем и местами тускло поблескивая (следы лопат), лежал перед нами кусок земли — пусть бедной, глинистой, но совсем нашей! Обихоженной своими руками. И влево, и вправо, и во все-то стороны тянулась наша земля до горизонта — до самого неба. И везде над ней шла, курилась весна. Везде была пашня. По пашне ходили грачи.

Нас стояло немало на вершине бугра — около пятидесяти человек. Но сейчас мы не кричали «ура», не шумели: наработались. Просто смотрели, примечали… как оно всё вокруг нашего труда…

«Поле победы», — думала я.

Наш труд и впрямь был как знамя: красноватое полотнище поднятой залежи раскинулось по всему южному склону. Даже не верится, что всё это лопатами подняли, и с нами вместе даже пятиклассники. Мы-то уже большие…

Мы с Зульфиёй стояли обнявшись, вдвоем опираясь на черенок моей лопаты. И я знала, что сзади и чуть сбоку от нас стоит Лёшка. В мире был полный порядок. И наши войска уже в Берлине.

Тонкий вибрирующий мальчишеский голос показался тонкой былинкой, проросшей первой на огромном пространстве земли. Не поддержи её, и поникнет одна-то, пропадёт, — загасит её ветер! Потому каждый из нас постарался поддержать запевшего, и взошла, поднялась вокруг него целая весёлая полянка перепутанных голосов и голосков:

Мы допели эту странную песню до конца. Странную, потому что она была совсем не школьная, и к смыслу нашего дела и труда не подходила…

А, может, подходила? Потому что была в ней такая напряжённая тоска ожидания, да и не просто тоска, а с отчаянной надеждой на то, что всё сбудется! Будет встреча, вернусь я! И победа будет — это уж точно!

Но ведь и мы ждём победу! И мы копали своё поле и с отчаянием от усталости, от бесконечности работы, и с надеждой: одолеем! И нашему полю теперь ждать, когда его засеют или засадят, и надеяться: зазеленеть.

Нет, песня была самая подходящая, потому что такое было кругом настроение. И это понимали наши учителя. И не только не остановили нас, но и сами пели с весёлой отчаянной тоской сбывающегося ожидания.

Песня была спета до конца. Мелентий Фомич, отвернув лицо от ветра, сказал негромко:

— Мы, все учителя, рады, как хорошо вы работали. Вы молодцы. Мо-лод-цы!