Аманда Лир - Дали глазама Аманды

На самом деле этот отъезд больше походил на бегство. Дали, как всегда из бравады, пошутил в адрес Гитлера: газеты напали на него по поводу его политических убеждений, главное обвинение состояло в том, что он убил белую лошадь, чтобы сделать из нее чучело и украсить замок Галы. Все эти статейки, старательно собранные Сабатером, привели последнего в ужас. Это были происки врагов. Сабатер считал даже, что Дали угрожают. Я никогда не видела ни единого письма с угрозами, но Сабатер рассказал, что он видел в Порт-Льигате, каких-то странных личностей. Дали испугался до такой степени, что решил улететь в Женеву на самолете! Это был его первый полет. Мы вылетели из Барселоны обычным самолетом. Я дала ему валиум, чтобы вывести его из депрессии, и во время полета успокаивала его, как могла. Когда мы приземлились в Женеве, он заявил:

— Жаль, что я раньше не летал на самолетах! Это совсем не страшно. Я снова полечу на самолете, как только мне захочется!

Это человек полностью состоял из парадоксов. Отныне он стал летать в Нью-Йорк самолетами.

Мы остановились в отеле «Президент» на берегу озера Леман, но прекрасный вид, открывавшийся из наших окон, не успокаивал Дали. Не больше на него воздействовали и увещевания Сабатера:

— Со мной вы в безопасности, господин Дали. У меня есть револьвер, чтобы вас защищать.

Вид этого оружия, казалось, приводил Дали в ужас. Я этим воспользовалась, чтобы поделиться с Дали своими сомнениями по поводу этого мастера на все руки.

— Вы ошибаетесь, — ответил он, — Сабатер очень полезен Гале, он занимается всеми нашими делами, и он очень честен. Он так нам предан, и мы даже не платим ему зарплаты.

Однако Сабатер, казалось, купался в золоте. Он был одет с иголочки, сидел за рулем роскошной итальянской машины. Построил себе роскошную виллу и отнюдь не вызывал жалости. Я больше не пыталась раскрыть Дали глаза, но наблюдала за этим секретарем, в такой же степени незаметным, в какой бросался в глаза Капитан и его оцелоты.

Мы провели несколько дней в Женеве. Дали водил меня на экскурсии, чтобы убить время. Он купил мне плащ у Сен-Лорана, сумочку и туфли, потому что я вывезла из Кадакеса только летнюю одежду. Мы нанесли визит принцу Виктору-Эммануэлю Савойскому, который с гордостью показал нам свой дом, построенный по его эскизам, но Дали нашел дом ужасным.

Однажды, когда мы переходили улицу де ля Гар, нас остановила женщина-полицейский, потому что мы переходили улицу в неположенном месте. Переполненная сознанием собственной важности, она обвинила нас в нарушении закона и попросила наши документы. Я вынула свой паспорт, но Дали не носил своего с собой, что было не по закону. Дама в форме настаивала, угрожала отвести Дали в участок. Он запротестовал:

— Но в конце концов, вы же видите, кто я такой! Я говорю вам, что я Дали, художник…

Вы же должны меня узнать!

Закон есть закон, и дама не хотела ничего слышать. Жестикуляция Дали возбудила в даме еще больше подозрений. Вокруг нас собралась толпа. Мне удалось однако умаслить жандармшу, и она нас отпустила. Дали был уязвлен, а я вне себя. Он принялся изрыгать хулы на Швейцарию, глупость жандармов, идиотизм законов. У него был совсем несчастный вид. Женева не была его средой. Швейцария вообще вызывала у него одни причитания.

— Нет, вы только посмотрите на это! Настоящая катастрофа! Все эти горы похожи друг на друга! Тут не на что смотреть, а это невыносимо для такого созерцателя, как я. Когда я подумаю о мысе Креуз, о геологии Ампурдана…

Однако мы посетили Монтре, несколько замков, музей часового дела, полюбовались старинными часами, этими чудесами точности; мы видели дом Вольтера, выпили по чашечке чая в Бо-Риваж и поужинали отменной форелью. В Лозанне Дали оступился, выходя из магазина, и растянулся на тротуаре. Я стала его поднимать, испугавшись перелома, но, слава Богу, он ничего себе не сломал. В первый раз я видела его таким уязвимым и беспомощным. Кроме того, по радио сообщили, что генерал Франко только что умер после долгой агонии. Дали пребывал в беспокойстве. Примет ли Испания нового короля? Коммунисты уже проявили себя, социализм ждал своего часа, и Дали вдруг стал бояться будущего. Наконец прибыла Гала, и они уехали в Нью-Йорк.

Я же вылетела в Мюнхен, чтобы заняться своим альбомом. В честь Дали я назвала свою первую песню «Blood and Honey» («Кровь и мед»), так как одна из его картин называлась «Мед слаще крови» и я думала о нем, сочиняя эту сумрачную историю женщины-вампира. В общем я написала с десяток песен и записала их в Мюнхене, где мне представился случай оценить пунктуальность и действенность немцев. Ко мне отнеслись очень хорошо: роскошный отель, все расходы оплачены, цветы и журналисты, но я должна была много работать. Запись длилась порой до трех-четырех часов утра, и я возвращалась в отель совершенно истощенной. Тони Монн, занимавшийся выпуском моей пластинки, хотел, чтобы это была коммерческая музыка хорошего качества с хором и скрипками. Альбом, названный мной «Я фотограф» в память о моем прошлом манекенщицы вышел сразу после Рождества. Выпуск его сопровождался рекламной шумихой, где я выставлялась, как «скандальная особа и сексуальный символ». Газеты порадовались вволю: я была подружкой Боуи, певца-бисексуала, и протеже Дали, гения с двусмысленными вкусами.