Эта цитата взята из статьи «Священный дар» Даниила Гранина, которая была напечатана в «Новом мире» в ноябре 1971 года. Статья, что называется, с подтекстом. Критикуя прежнее положение в дореволюционной русской литературе, Гранин имел в виду и советскую. Впрямую говорить было нельзя, и поэтому Гранин, как и многие другие его коллеги по цеху, прибегал к эзопову языку. Вот и в пьесе «Шаги командора» Вадима Коростылева (все те же 70-е годы) император Николай I говорит:
« – Тут и твоя вина, Александр Христофорович, что только люди без искры божьей в душе хвалы нам поют!
Бенкендорф:
– И пусть поют! Их много, пение-то громкое получается».
И чтобы закрыть это ответвление темы, приведем высказывание Ченгиза Айтматова: «Наша самая большая беда в литературе – это обилие посредственности, той обманчивой видимости, когда пены больше, чем живой воды».
О том, как советская власть умела взбивать пену, – об этом чуть позже. А мы продолжим печальный список униженных и загубленных русских писателей до 1917 года.
Семен Надсон – не только поэт-лирик («Только утро любви хорошо...»), но и сознательный гражданский поэт.
Друг мой, брат мой, усталый страдающий брат,
Кто бы ты ни был, не падай душой:
Пусть неправда и зло полновластно царят
Над омытой слезами землей;
Пусть разбит и поруган святой идеал
И струится невинная кровь: —
Верь, настанет пора и погибнет Ваал,
И вернется на землю любовь!..
1881
Надсон ушел из жизни в 24 года, так и не дождавшись падения Ваала. Не дождался и Глеб Успенский: его поразило безумие. Всеволод Гаршин, человек «с лучистыми глазами и бледным челом», бросился от отчаянья в лестничный пролет.
Публицист и критик Николай Михайловский в 1895 году на вечере, устроенном в честь его дня рождения, сказал: «Я не знаю, есть ли на свете служба тяжелее службы русского писателя, потому что ничего нет тяжелее, как хотеть сказать, считать себя обязанным сказать, – и не мочь сказать».
И, конечно, одна из самых трагических фигур русской и мировой литературы – Федор Михайлович Достоевский. В юности, как вспоминает Достоевского его товарищ по пансиону: «он был серьезный, задумчивый мальчик, белокурый, с бледным лицом. Его мало занимали игры: во время рекреаций он не оставлял почти книг...» Из книгочея превратился в писателя. Один из его первых романов – «Бедные люди». Примкнув к кружку петрашевцев, Достоевский решил революционным путем поменять историческую обстановку и помочь «бедным людям». Тут же последовал арест – 23 апреля 1849 года. При аресте архив Достоевского был отобран и уничтожен в III отделении. Далее Алексеевский равелин, приговор к смертной казни. «Помилование», и в оковах отправление на каторгу. Все это известно и описано много раз. Разумеется, то, что произошло с Достоевским, надломило и психологически сломало его, ибо ему было суждено заглянуть в трагические бездны. «В несчастьи яснее истина», – отмечал писатель.
Литературоведы утверждают, что смертную казнь Достоевский пережил трижды: реально («изнутри») – 22 декабря 1849 года, художественно – в романе «Идиот», и вновь реально (но уже «со стороны») – 22 февраля 1880 года, присутствуя на казни Ипполита Млодецкого (он покушался на жизнь графа Лорис-Меликова). Палач надел на Млодецкого белый колпак, закрывший ему лицу, и холщовый халат, связав его сзади рукавами. Затем накинул на него петлю и поставил на скамейку. Барабаны ударили дробь... И безжизненное тело Млодецкого закачалось на веревке... Все это наблюдал и переживал (и еще как!) Достоевский.
Федор Михайлович вспоминал, как он сам стоял на эшафоте в серое петербургское утро и как неожиданно из-за морозных клубов дыма блеснул луч солнца. А жить оставалось минут пять – не больше. И «эти пять минут казались ему бесконечным сроком, огромным богатством; ему казалось, что в эти пять минут он проживет столько жизней, что еще сейчас нечего и думать о последнем мгновении...» («Идиот»). И устами князя Мышкина Достоевский выразил терзавшую его мысль: «Что, если не умирать! Что, если бы воротить жизнь, – какая бесконечность! И все это было бы мое! Я бы тогда каждую минуту в целый век обратил...»
Достоевский, можно сказать, вышел из могилы, и поэтому он такой трагический и инфернальный. Как считал Николай Бердяев, Достоевский «открыл какую-то метафизическую истерию русской души, ее исключительную склонность к одержимости и беснованию...» Достоевский точно определил новую породу людей: бесы!
Читать дальше