Борис Иванов - История Клуба-81

Этот вопрос мне понравился – разговор приобретал деловой характер – и развеселил: я чуть ли не половину жизни потратил на то, чтобы найти выход из положения, которое создала в Стране Советов власть.

– Выход несложный: начать публикацию произведений, которым сейчас нет другого места, кроме как в самиздате и тамиздате. Ничего страшного, поверьте, не произойдет. Выставки неофициальных художников проходят – и ничего: нормальные культурные события. А как боялись! Сколько милиции собрали к ДК Газа и «Невский» на первые выставки!

– Мы не боялись. Это милиция перестраховывалась. Значит, вы не отрицаете наличие позитивных перемен?

– Не отрицаю. Если бы я не видел перемен, если бы не верил, что либерализация в стране возможна, я не был бы здесь. Только не говорите о том, что у нас есть свобода слова и свобода печати, иначе я скажу – вы лжете. Если я скажу, что свободы у нас нет, вы скажете, что я клевещу на наш «общественно-политический строй», и подберете статью Уголовного кодекса. Давайте говорить так: в стране существует некоторая степень свободы. И мы, неофициалы, присвоили себе бóльшую степень, чем остальные. Если вы относитесь к этому факту как к положительному явлению, у нас для разговора есть общая тема, если нет – не будем зря тратить время.

На протяжении всего разговора я не давал Владимиру Петровичу и щелки, чтобы вставить идейку насчет ампутации «Часов». После прямо заявленной позиции мой собеседник перестал прибегать к риторике, начался, что называется, обмен мнениями. К своему удивлению, я обнаружил, что мой собеседник – приверженец демократии. Это был либо его дипломатический финт, либо в головах сотрудников КГБ царил сумбур. В самом деле, как можно совмещать преследование сам– и тамиздата с демократическими симпатиями? Нельзя исключить и другое объяснение: мой собеседник имел о демократии весьма специфические представления. Так или иначе, я попробовал расширить поле согласия.

– Ведь была при Хрущеве «оттепель»! Сколько молодых талантливых писателей тогда успели войти в литературу, сколько замечательных вещей было опубликовано!

– Что говорить о Хрущеве? Он наделал много ошибок.

– Вы имеете в виду «Закрытое письмо к съезду»? Но «Архипелаг Гулаг» все равно был бы написан.

– Только не называйте Солженицына! Откуда он взял сорок миллионов? (Соловьев имел в виду число жертв репрессий, приведенное Солженицыным в «Архипелаге».)

– Опубликуйте реальные цифры.

– Мы не считаем, что это нужно делать.

– Напрасно. Правда священна!

– По этому вопросу мы с вами расходимся.

Я сказал, что смягчить остроту конфликта между неофициальной литературой и официальной мог бы клуб, который предоставил бы возможность людям собираться, читать и обсуждать свои произведения.

– Вы готовы изложить свои предложения письменно и передать мне?

– Разумеется. Но, Владимир Петрович, имейте в виду, на следующей встрече вы будете говорить с другими людьми.

– Это почему же?

– Мы ведь с вами обсуждаем не мои личные проблемы, а проблемы большого культурного и общественного значения. В их решении заинтересованы многие люди. Да и вам, думаю, полезно познакомиться с некоторыми из них. Вы не откажетесь от встречи, если придут, скажем, пять человек?..

Сделаю отступление. Я не забыл неудачу переговоров в Москве. Там от группы литераторов выступал один человек. Но приватность переговоров индивида с гэбистами чревата осложнениями, даже если человек, выступающий в защиту общественных интересов, вел себя достойно. А кто, собственно, мог подтвердить, что он вел себя именно так, а не иначе? Что могло освободить его от унизительных подозрений? И тот, кто взял на себя инициативу и риск отстаивать коллективный интерес перед властью, оказывался лишенным доверия товарищей, без которого невозможно было создать морально стойкую коалицию 16.

Вернемся к беседе. Мои слова о том, что в следующий раз Соловьеву придется встречаться с целой группой литераторов, вывели капитана из равновесия:

– Пусть приходят хоть десять! – запальчиво отреагировал он.

Осталось только попрощаться. Как в пьесах, Соловьев произнес заключительный монолог. Он был искренне взволнован, когда говорил, что дорога к демократии, которую мы должны пройти , – узкая и трудная, каждая ошибка будет нам дорого стоить, и мы можем упустить последнюю возможность.

В ответ я улыбался и успокоительно повторял:

– Ничего, пройдем… Мы же взрослые люди!.. Дорогу осилит идущий…