Торопиться мне было некуда, писал я редко и быстро, романы складывались десятилетиями.
Однако в советских условиях, никуда не торопясь, по определению критики, я написал:
первый любовный роман «Улетающий Монахов» (1960–1976);
первый постмодернистский роман «Пушкинский дом» (1964–1971);
первый экологический роман «Оглашенные» (1970–1993).
Они наряду с «Путешествиями» сложились в итоговую, а-ля Пруст, эпопею «Империя в четырех измерениях», 1996. Это мой основной труд.
К нему примыкает «Пятое измерение» – о русской литературе, на протяжении своей короткой истории (от Пушкина до Солженицына) последовательно выразившей состояние нашей империи: ГУЛАГ КАК ЦИВИЛИЗАЦИЯ.
После «Пушкинского дома» началась и не кончается моя, уже сознательная, пушкиниана: «Пушкинский том» теперь равен «Пушкинскому дому».
Венчается все джазом. Черновики Пушкина, со всеми вычеркиваниями и вариантами, читаются под импровизацию джазового квартета.
Случилось это спонтанно в Нью-Йорке в 1998-м.
Первый пласт вдохновения гения оказался превосходной именно джазовой партитурой, до аудитории было наконец донесено то, чем занимались одни лишь специалисты.
И наконец, по определению той же критики…
Первый философский роман «Преподаватель симметрии» (1971… 2007).
И хватит. Я теперь гораздо больше горжусь тем, что мне удалось пробить во Владивостоке установку памятника Осипу Мандельштаму к 60-летию его гибели (1998), а также, уже по собственному проекту, памятник зайцу в селе Михайловском, остановившему Пушкина от ссылки еще дальше, в Сибирь (декабрь 2000-го, к 175-летию восстания декабристов), и памятник Хаджи-Мурату (последнему произведению), открытый к столетию ухода Льва Толстого (2010) в том месте, где ему в голову пришел замысел, прекрасно описанный на первой же странице повести.
Мне не нравится, что меня объявляют стилистом и интеллектуалом, много работающим над словом и много знающим.
Темен я, как все мое поколение, до всего доходившее «своим умом», а пишу я редко, спонтанно и набело, поправляя едва одно-два слова на странице. Т. е. мои беловики суть черновики.
Я верю лишь в дыхание, единство текста от первого до последнего слова. Это не я работаю над словом, а слово – надо мной.
«Произведение – это то, чего не было, а – есть». Мне нравится это определение.
У меня четыре ребенка от четырех женщин, в разных эпохах (от Хрущева до Горбачева), и пять внуков. Эти произведения останутся после меня незаконченными.
Две первые жены стали видными прозаиками – Инга Петкевич и Ольга Шамборант.
Все, что мог, написал. Однако в работе еще одна книжка «Автогеография» – о различии менталитетов, и в мечтах хотя бы одна пьеса (жанр, не поддающийся моему разумению).
Авторитетов среди современников для меня никогда не было.
Я всегда пытался обратить свою зависть в восхищение, восхищение в дружбу и передружить между собою этих людей.
Происходило это на подсознательном уровне. В эпоху застоя я попытался сделать это осознанно. Попытка создать консорт «Багажъ» осталась виртуальной, чему и посвящена эта книжка.
Индивидуальности не пролетарии, чтобы объединяться, и оруженосцами им быть не пристало. Ревность и соревнование – однокоренные слова. У нас побеждала только дружба.
27 сент. 2011, Санкт-Петербург; 13 января 2012, Санкт-Петербург [1] Цит. по книге: Битов А. Багажъ. Книга о друзьях. М.: Arsis Books, 2012.
Фото Ю. Роста
Семейный альбом
Со старшим братом Олегом, перед войной
Бабушка Александра Ивановна Кедрова, профессор консерватории
С мамой после войны
Выпускник школы
С женой и дочкой Анной
С женой Ольгой Шамборант и сыном Иваном
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу