Рональд Рейган - Жизнь по-американски

Обычно обед был тоже легкий — суп и фрукты; обедал я за письменным столом или в маленьком кабинете. По четвергам, как правило, мы обедали вместе с Джорджем Бушем и я давал ему дополнительную информацию обо всем, что происходило.

Примерно часов в пять — или когда работа была окончена — я поднимался к себе наверх, переодевался и через Центральный зал шел в гостевую спальню, переоборудованную в гимнастический зал, где стояли тренажеры. Я проводил там около получаса, затем принимал душ. Потом, если не было официального обеда или других мероприятий подобного рода, мы с Нэнси обычно ужинали за складными столиками в небольшой комнате рядом со спальней и смотрели программы новостей трех телесетей, записанных персоналом Белого дома.

После ужина мы оба обычно кое-что писали. Хотя мысли о книге тогда еще не было, но я решил вести дневник. Он во многом составил основу мемуаров о моем президентстве, вошедших в эту книгу. Каждый вечер я писал несколько строк о событиях дня, Нэнси тоже записывала что-то в своем дневнике.

Закончив работу, мы шли спать, прихватив роман или еще что-нибудь — иногда я читал журнал о лошадях и верховой езде, — и затем, в десять-одиннадцать, мы засыпали.

Примерно через месяц после инаугурации мы пригласили Типа О’Нила с женой и еще нескольких гостей на семейный ужин. К тому времени Нэнси уже многое успела сделать в плане обновления второго и третьего этажей, и Тип сказал: "Знаете, вот уже в течение двадцати семи лет я периодически бываю в Белом доме и никогда он не выглядел таким красивым".

Был теплый приятный вечер, и всем было очень хорошо. Под конец я был уверен, что мы с Типом просто замучили Нэнси и других гостей, пытаясь превзойти друг друга своими ирландскими историями, которые помнили по рассказам наших отцов. 14 еще я думал, что приобрел нового друга. Но дня через два я прочитал в газете заметку, в которой Тип буквально обрушился с критикой лично на меня, потому что ему не понравилась программа экономического обновления и некоторые предлагаемые мною сокращения в расходах. А некоторые выпады были просто злобными. Я был не только удивлен, но разочарован и даже задет. Я позвонил ему и сказал: "Тип, я только что прочел, что ты обо мне говорил. Мне казалось, что у нас очень хорошие отношения и…" "Послушай, дружище, — ответил он, — это все политика. После шести — мы опять друзья, до шести — политика".

Да, Тип был политиком старого закала: когда он хотел, он мог быть искренним и дружелюбным, но, когда дело доходило до принципов, словно поворачивал выключатель — и все его обаяние и дружелюбие исчезали, и он превращался в кровожадную пиранью. Он был политиком и демократом до мозга костей. До шести часов я был для него враг, и он никогда не забывал этого. 14 позже, когда бы я ни сталкивался с ним, не важно, в какое время, я всегда говорил: "Послушай, Тип, я перевожу часы — уже шесть".

Я всегда испытывал чувство неловкости, когда меня сопровождал кортеж автомобилей или мотоциклов. Когда бы и куда бы мы ни ехали, впереди находился полицейский эскорт, и всякий раз, проезжая перекресток на красный свет, я выглядывал из окна и, видя длинные вереницы автомобилей, забивших боковые улицы, чувствовал себя виноватым: ведь я знал, что испытывают эти люди, которым надо было столько ждать.

В середине марта, через два месяца после инаугурации, мы отправились в Нью-Йорк, и тогда я действительно воочию убедился, насколько наш кортеж может нарушить уличное движение. Мы прилетели из Вашингтона и приземлились в аэропорту "Ла-Гуардиа", затем на вертолете облетели вокруг статуи Свободы, любуясь потрясающим видом Нижнего Манхэттена на фоне неба, приземлились на вертолетной площадке в центре, и наш автокортеж понесся через город, в то время как полиция перекрыла перекрестки на всем пути следования. В течение президентской избирательной кампании нас сопровождали полицейские эскорты, но на этот раз было что-то другое, к чему я не был готов: до здания гостиницы "Уолдорф-Астория" по обеим сторонам улиц стояли толпы людей, как будто в Нью-Йорке проходил парад по случаю праздника. И вдруг до меня дошло, что парад — это я сам. Когда мы проезжали мимо, люди аплодировали и приветствовали меня, и я тоже махал им в ответ. От всего этого я испытал чувство ужасной неловкости и в тот вечер записал в своем дневнике: "Все время думаю о том, что такого больше не должно быть, и тем не менее их теплота и симпатии кажутся такими искренними, что сжимается горло. Постоянно молюсь, чтобы не подвести их".