Анна Лабзина - Воспоминания

Он чрезвычайно рассердился и сказал:

— Я дойду до моих намерений и укрочу твое жестокое и упрямое сердце! С сих пор ты увидишь, что с тобой будет!

— Я на все готова: мне нельзя ожидать от тебя лучшего, но Бог мой защитит меня от всякого зла, тобою мне приготовляемого!

Он затопал ногами и сказал:

— Молчи и не говори ни слова!

Я замолчала, и сердце мое окаменело так, что слезы остановились, и я как деревянная сидела, и никаких чувств не было. Он уехал со двора, а я насилу могла опомниться: что я и где я, и что со мной будет? Слезы облегчили мое страдание. Я пошла к обедне и с великим усердием молилась Спасителю моему, ежели возможно, чтоб Он отвратил от меня то зло, которым меня угрожает муж мой. «Но ежели угодно тебе, Боже мой, попустить сему злу, то подкрепи меня силою Твоею и буди моим хранителем!» И после сего пришла домой очень спокойна. Перед обедом он прислал сказать, что дома не обедает. Итак, я отобедала и села за работу. Пришел вечер, я напилась чаю; со двора не поехала для того, что сильный был мороз. И у меня тот день никого не было, что очень редко случалось. В ожидании мужа моего села я почитать Арнта, но вдруг сердце мое забилось, как бы испугалось чего, и страх столько овладел всеми моими чувствами, что я начала дрожать и дух мой стал заниматься, так что я водой отпивалась и наверно знала, что будет со мной что-нибудь очень неприятное. Наконец я начала со слезами молиться Спасителю моему, чтоб Он не оставил меня и послал помощь свою.

В первом часу приехал муж мой пьян и чрезвычайно сердит, разделся и лег; я уже была в постели. Первое — начал меня бранить и называть непокорною женою и не любящею мужа своего и что он несчастлив мной очень. Я молчала. Наконец он сказал: «Что ты молчишь?» — вскочил, согнал меня с постели, положил с собой, а мне не велел выходить из спальны, но я вышла. Он, увидя, что меня нет, встал, ругал, сколько ему было угодно, и вытолкнул меня на крыльцо в одной юбке и без чулок, и сени запер. Сколько от горести, а более от морозу дух у меня занимало. Вдруг вижу — идет кто-то к крыльцу на стон мой, и я узнала, что это Феклист, но я уж говорить не могла. Он взял меня на руки и снес в баню, которая накануне была топлена, надел на меня свою шубу, затопил печь, согрел воды с шалфеем и напоил меня, и горько плакал: «Ты, мать наша, всех нас несчастнее! Нам доставляешь покой, а сама не имеешь!»

Я сказала: «Помолись, мой друг, обо мне, чтоб Господь помиловал меня!» И у меня сделалась сильная лихорадка: слез не было и тягость в груди была несносная. В пятом часу прибежала девка, хватясь меня, где я; ранее не могла выйти: муж мой не спал и не выпускал из комнаты, и прибил ее. Она бросилась ко мне, зарыдала и закричала: «Жива ли она?» Упросила меня надеть капот теплый, обула меня, и, взяв меня добрый Феклист на руки, принес в комнаты, в антресоли, и опасались, чтоб не услышал муж мой. Тут я легла на канапе, и девка меня напоила чаем, который я насилу глотала, и, кроме сих двух людей, никто не знал моего изгнания, и я им запретила говорить.

Поутру, в девятом часу, я велела заложить карету. Муж мой, услыша, вошел ко мне и спросил: «Куда ты едешь так рано?» И, увидя страшную бледность и слабость, с робостью спросил: «Что тебе сделалось матушка?» Я залилась слезами и сказала: «Бессовестный ты человек! Еще можешь ты спрашивать у меня, что мне сделалось? Ты бы спросил: еще ты жива после того, что с тобой произошло? И за что? Зато, что я тебе не повинуюсь и мерзким твоим желаниям? Знай, что я еду к отцу моему и все расскажу, и ничто меня от сего удержать не может! Нет более моего терпения, и после этого я с тобой жить не могу: избавлю тебя такой жены, которая тебе ненавистна, и ничего от тебя не потребую, в одной рубашке останусь, но с спокойным сердцем и чистой совестью. Я бедна не буду: у меня есть руки и глаза, а Бог — мой помощник! Буду просить моего благодетеля, чтоб он отправил меня в Москву к отцу моему, где буду жить счастливо и спокойно. Они знают меня, знают и тебя, но не думай, чтоб они меня повинили: винить будут те, которые не знают, да мне до тех и дела нет, а ты меня ни в чем не можешь упрекнуть!»

Он стал упрашивать меня и уверять, что он ничего не помнит. «Я только это знаю, что сие не в первый и не в последний раз будет, и не верю, чтоб ты не помнил: ты не так был пьян, чтоб можно было сказать, что ты без памяти был! Да что говорить! Я еду и исполню то, что предприняла, и ты не можешь меня остановить. Ты же сам вечор сказал, что ты несчастлив мною, и хотел избавиться от меня смертию моею, но я и без этого избавлю тебя, — и ты не будешь никогда видеть ту, которая столько делала жизнь твою несчастной, и жаловаться на тебя не буду, а буду молиться за тебя: да простит тебя Господь и даст тебе мир и спокойствие и счастие сего мира и будущего! Пусть совершается надо мной его определение: я с покорностию все снесу!»