Андрей Белый - Николай Гумилев в воспоминаниях современников

— Поедем в Царское… Смотреть на скамейку, где любил сидеть Иннокентий Анненский.

— Едем, едем…

Гумилев с Ахматовой (им что — царскоселы) впереди — указывают дорогу. Мандельштам на моих с Городецким коленях замерзает, стал тяжелый, как мешок, и молчит. За нами на третьем извозчике еще два «акмеиста», стараются не отстать…

У каких-то чугунных ворот останавливаемся. Бредем куда-то по колено а снегу… Гумилев оборачивается. Пришли! Это и есть любимое место Анненского. Вот и скамья. Снег, деревья, скамья. И на скамье горбатой тенью сидит человек. И негромким, монотонным голосом читает стихи. Человек ночью, в глухом углу Царскосельского парка, на засыпанной снегом скамье глядит на звезды и читает стихи. Ночью, стихи, на «той самой» скамье. На минуту становится жутко, — а ну, как… Но нет, это не призрак Анненского. Сидящий оборачивается на наши шаги. Гумилев подходит к нему, всматривается… Василий Иванович, — вы? Я не узнал было. Господа, позвольте вас познакомить. Это — цех поэтов: Городецкий, Мандельштам, Георгий Иванов. — Человек грузно подымается и пожимает нам руки. И рекомендуется:

— Комаровский».

Сергей Маковский, впрочем, утверждал, что страницы о Комаровском у Г. Иванова — сплошная выдумка. Однако известный журналист Петр Пильский в рецензии на «Петербургские зимы» (газета «Сегодня», Рига, 9 авг. 1928 — П. Пильский, «Петербург перед кончиной») подтверждает достоверность этих воспоминаний о поездке Гумилева с группой поэтов в Царское Село и о встрече их с Комаровским: «Конечно, я хорошо знал и Сергея Городецкого и Н. С. Гумилева. Теперь Г. Иванов рассказывает, как они неожиданно ночью отправились в Царское Село взглянуть «на скамейку, где любил сидеть поэт Иннокентий Анненский». На ней уже произошло несколько случаев самоубийства. На этой засыпанной снегом скамье и в ту ночь сидел человек — сидел и бормотал стихи. Это был Комаровский…».

У Комаровского к одному из его стихотворений, в его единственном сборнике «Первая пристань», предпослан эпиграф из Гумилева — из его «Фра Беато Анжелико» (вошло в «Колчан», но ранее публиковалось в «Гиперборее»).

Возвращаясь к отношениям Гумилева и Анненского, следует отметить, это и Анненский в конце своей жизни не вполне принимал поэзию Гумилева, о чем свидетельствует его пронизанный тонкой иронией, упрятанной за похвалами, отзыв в «Аполлоне»: «Николай Гумилев кажется чувствует краски более, чем очертания, и сильнее любит изящное, чем музыкально-прекрасное… Интересно написанное им недавно стихотворение «Лесной пожар» («Остров», № 1, стр. 8 сл.). Что — это жизнь или мираж? Лиризм Н. Гумилева — экзотическая тоска по красочно-причудливым вырезам далекого юга. Он любит все изысканное и странное, но верный вкус делает его строгим в подборе декораций» («О современном лиризме»). В устах Анненского слова о том, что кто-то «изящное» предпочитает «музыкально-прекрасному» — менее всего похвала, сколь бы беспристрастно это утверждение ни преподносилось читателю. Отношения двух поэтов сложны, и воспоминания Адамовича, в частности, ценны в том плане, что они, при внимательном прочтении, давно могли бы покончить с легендой о безоговорочном приятии Гумилевым поэзии Анненского. В критике по этому вопросу всегда существовали острые расхождения. В стихах Гумилева, — писал в 1916 г. критик И. Оксенов, — «нет ни России, ни античности — ибо поэт блестяще поверхностен, и совсем не по плечу ему Инн. Анненский, учеником которого он себя считает» («Новый журнал для всех», № 2–3, 1916, стр. 74). Кривич, сын Анненского, еще в 1909 г., намекает, что Гумилев-прозаик в своей «Скрипке Страдивариуса» подражает «Фамире Кифарэду» Анненского («Аполлон» № 1, 1909, стр. 25). Более определенно о том же писал уже после смерти Гумилева знавший его лично Юрий Верховский: «Характерна литературная модернизация мифа, идущая от Анненского». И далее он говорит о сходстве пьесы Гумилева «Актеон» с сюжетом «Фамиры Кифарэда». «Но в «Фамире», — писал Верховский, — развернута глубокая трагедия, в «Актеоне» на нее нет и эскизного намека» («Путь поэта. О поэзии Н. С. Гумилева» — «Современная литература», изд. «Мысль», Л., 1925, стр. 111). Однако память об Анненском, насколько можно судить по многим источникам, для Гумилева долгое время была священной. В мемуарах Александра Кондратьева упоминается, что рабочий кабинет Гумилева был заставлен книгами, среди которых было много французских журналов, ранее принадлежащих Анненскому. Ученик Анненского, Кондратьев часто навещал своего учителя в Царском Селе и хорошо знал его библиотеку. Словом, в данном случае не приходится заподозрить сообщение Кондратьева в неточности.