Составитель-Дмитрий Нич - Варлам Шаламов в свидетельствах современников

С Шаламовым мы сразу нашли общий язык, мне он понравился. Я без труда понял его тревоги и пообещал, чем сумею, помочь.

Главным врачом больницы была в то время молодая энергичная Нина Владимировна Савоева, выпускница 1-го Московского медицинского института 1940 г., человек с развитым чувством врачебного долга, сострадания и ответственности. При распределении она добровольно выбрала Колыму. В больнице на несколько сотен коек она знала каждого тяжелого больного в лицо, знала о нем все и лично следила за ходом лечения. Шаламов сразу попал в поле ее зрения и не выходил из него, пока не был поставлен на ноги. Ученица Бурденко, она была еще и хирургом. Мы ежедневно встречались с ней в операционных, на перевязках, на обходах. Ко мне она была расположена, делилась своими заботами, доверяла моим оценкам людей. Когда среди доходяг я находил людей хороших, умелых, работящих, она помогала им, если могла – трудоустраивала. С Шаламовым оказалось все много сложнее. Он люто ненавидел всякий физический труд. Не только подневольный, принудительный, лагерный – всякий. Это было его органическим свойством. Конторской работы в больнице не было. На какую бы хозяйственную работу его ни ставили, напарники на него жаловались. Он побывал в бригаде, которая занималась заготовкой дров, грибов, ягод для больницы, ловила рыбу, предназначенную тяжелобольным. Когда поспевал урожай, Шаламов был сторожем на прибольничном большом огороде, где в августе уже созревали картофель, морковь, репа, капуста. Жил он в шалаше, мог ничего не делать круглые сутки, был сытым и всегда имел табачок (рядом с огородом проходила центральная колымская трасса). Был он в больнице и культоргом: ходил по палатам и читал больным лагерную многотиражную газету. Вместе с ним мы выпускали стенную газету больницы. Он больше писал, я оформлял, рисовал карикатуры, собирал материал. Кое-что из тех материалов у меня сохранилось по сей день. Вот стихотворения Шаламова тех лет:

Курсы французского языка

Мои познанья очень узки

По части кушаний французских.

Маг и волшебник дядя Саша

Твердит заклятия над кашей:

Придав кусочек ветчины,

Он кашу произвел в «чины».

В метаморфозе сей простой

Явилось блюдо «ризотто»».

Обыкновенная селедка –

Поешь, так долго сохнет глотка.

Но капнул соуса Муса,

И после колдовского зелья

Ты сельдь не назовешь уж сельдью

Без добавленья: «провансаль».

Нам, напрягая все старанья

В познанье школы рестораньей,

Придется, кажется, начать

Язык французский изучать.

Возвращение

Кажется, так: поправив «галстук»,

Вычистив бурки на «шинном» ходу,

Впрыснув для храбрости хлористый кальций

В вену (отнюдь не подкожно!), иду.

К автовокзалу тропою зимней,

К автопарку из двух единиц –

Наших заслуженных ландо и лимузина,

Предметов зависти всех больниц.

Мимо прачечного комбината,

Два поворота знакомых, и вот –

Вашему индустриальному взгляду –

Фабрика-кухня и хлебозавод.

Делают аускультацию каше,

Творя кулинарные чудеса,

Обер-повар Матвеев Саша

И первый тенор кухни Муса.

Вот поднимаются навстречу,

Гордо вздымаясь в небеса,

Многоваттные, многосвечные

Хирургические корпуса.

Забыв про пословицу «тайм из мони»,

Поплевывая в крашеный потолок,

Томно улыбается нежный Монин –

Стоматолог и одонтолог.

Морг ли? Часовня ли? Иль крематорий?

Здесь в приоткрытый «прозекторский зал»

Слышится шелест различных историй

(Историй болезни!). А разве нельзя

Заполнить простую «Историю здоровья»,

Может быть, там, за фанерной доской

В нашем Институте переливания крови

Чьей-нибудь донорскою рукой?

<......................>

Время колымскую тянет резину.

От вздохов и охов лишившись сна,

Высох в щепку Андрей Максимыч

(Луна – не картошка!). К тому же – весна.

Мечется «стрижка, брижка, завижка»:

Фигаро, туды! Фигаро, сюды!

Дон Микаэль с чемоданом под мышкой –

Блуждающий Институт красоты.

Мимо дворцов пищевого блока,

Мимо загадочных ОК и ОП

Все еще «Туманной» и «Одинокой»

Движетесь Вы по знакомой тропе.

Кончено. Можно, вступив на крыльцо,

Видеть лицо своего «мажордома»

Сонное (или Ни-сонное) вовсе лицо

При выражении – «вот мы и дома».*

Тренируя память, Варлам записал в двух толстых самодельных тетрадях стихи русских поэтов XIX и начала XX века и подарил те тетради Нине Владимировне. Она хранит их.

Первая тетрадь открывается стихотворениями И. Бунина «Каин» и «Ра-Озирис». Далее следуют Д. Мережковский, К. Бальмонт, И. Северянин, В. Маяковский, С. Есенин, Н. Тихонов, А. Безыменский, С. Кирсанов, Э. Багрицкий, А. Антокольский, И. Сельвинский, В. Ходасевич – всего более тридцати стихотворений.