Составитель-Дмитрий Нич - Варлам Шаламов в свидетельствах современников

«А потом мы познакомились, я думаю, что тоже через эту самую Марину Казимировну [Баранович – прим. составителя], и тогда он стал у нас очень много бывать. Потому что он дарил мне уже вот эти книжки, которые я вам показывала, это уже шестидесятые годы. Потом мы его записывали много на магнитофон. Потом мы очень часто ходили вместе к... этой самой, к Надежде Яковлевне Мандельштам. Это недалеко, это четыре остановки на автобусе, оттуда мы возвращались с ним всегда пешком, он даже немножко там приухаживал там за мной – ну, я еще тогда молодая и ничего собой была [...] А потом они поругались с Надеждой Яковлевной, что-то такое она похвалила, я не знаю.[...] Он принес мне рукописи, ну в смысле на машинке, и сказал: «Вот я вам даю это, а вы ставьте отметки на каждый рассказ по пятибалльной системе». Я думаю: ну уж нет, Варлам Тихонович, этого не будет. Читать я буду. И он мне дал. И честно говоря, не без моего участия, они туда, фьють... через барьер попали. Что делать.. Ну я считаю, что это хорошо».

Из воспоминаний Натальи Кинд о Шаламове, видеозапись

http://www.youtube.com/watch?v=b9-IPXIOll4

Наталья Владимировна Кинд (1917-1992), геолог, участница диссидентского движения, подруга Натальи Ивановны Столяровой и Надежды Мандельштам

– Кого еще из известных людей за 21 год работы на кладбище Вы предали земле?

– На Новодевичьем хоронил Микояна, Хрущева, Фурцеву, Любовь Орлову, Шукшина. На Кунцевском

– Маленкова, Лысенко, Визбора. Хорошо помню похороны Варлама Шаламова и Надежды Яковлевны Мандельштам. Народу на них было немного. Зато присутствовали сотрудники Комитета. Даже здесь не оставляли опальных людей в покое.

Из статьи «Кремлевский землекоп» в альманахе «Курносая», №21, сетевая версия на сайте альманаха

http://www.kulichki.com/death/koi/memento_mori21.htm

Георгий Никитович Коваленко (1947-2003), могильщик, заведующий столичными кладбищами

«Одно время [видимо, после 1967, когда Красухин начал работать в «Литературной газете» – прим. составителя] я был близок с Варламом Тихоновичем Шаламовым. Мы вместе гуляли по городу, он приходил ко мне домой или в «Литературную газету». Варлам Тихонович Солженицына не любил. Не признавал даже его первой, поразившей всех вещи – повести «Один день Ивана Денисовича».

– Что он знает о лагере? – отмахивался Шаламов на моё недоумение. – Где он сидел? В шарашке? Лично он этого не пережил. Потому и вышла вещь подсахаренной.

Я удивлялся: «Что же в ней сладкого?» «А что горького? – парировал Варлам Тихонович. – В лагере не до интеллигентных разговоров о фильме Эйзенштейна. Лагерь не шарашка. Там одно только занимает, как бы тебе сегодня не сдохнуть!»

Шаламов знал, о чём говорил. На допросах ему вывернули руки, порвали сухожилия, отчего ему трудно было попадать рукою в рукав. Чекисты били его по ушам, повредив барабанные перепонки, – он стал плохо слышать. Отплатил он им за это сторицей. Его «Колымские рассказы» – натуральные физиологические очерки о ГУЛАГе – воспроизводят такой кошмарный звериный быт, который недурно бы дать ощутить тем, кого зовут назад в советское прошлое. «Это наша история», – объясняют энтузиасты такого возврата. Что ж, пусть подталкиваемые ими люди, особенно молодёжь, почувствуют на примере непридуманной прозы Шаламова, какова была наша история! Хотел бы Солженицын, чтобы «Колымские рассказы» вошли в сознание читателей так же, как его «Архипелаг ГУЛАГ»? Не уверен. Войнович в книге, о которой я писал, подметил, что для Запада был Александр Исаевич невероятно авторитетен и что поэтому мог бы поспособствовать широкому изданию «Колымских рассказов». Мог бы, но делать этого не стал[…]

Я и сейчас не согласен с тем, как оценил Шаламов «Ивана Денисовича». Лично меня эта небольшая повесть перевернула. Очень сильное художественное произведение. По-моему, одно из лучших у Солженицына. (Да и Шаламов, как позже выяснилось, это поначалу признавал. Но я пишу о том времени, когда мы с ним встречались. Я застал его категорически не принимающим ни Солженицына-человека, ни Солженицына-художника)».

«Варлам Тихонович Шаламов любил Пастернака, которому написал из лагеря и получал в ответ от него ободряющие письма и денежные переводы. «По тем временам это был очень смелый поступок», – говорил мне Шаламов. Пастернак приветил Шаламова, освободившегося из лагеря. Хлопотал за него, много ему помогал».