Варнава Гефсиманский - Преподобный Варнава, старец Гефсиманского скита [Житие, письма, духовные поучения]

Слегка склонив голову, маститый старец выслушивал эти слова любви и, казалось, едва мирился со своим положением. Он принимал приветствие с искренним сознанием своего недостоинства, а потому не совсем охотно. Батюшка поклонился поднесенному кресту, несколько раз тихо произнес: «Спаси вас Господи…» Хор монахинь и священнослужители пропели старцу «многая лета». Отслужили молебен о здравии владык, иеромонаха Варнавы и участников подношения… В завершение торжеств глубоко растроганный батюшка обратился ко всем, кто почтил его своим присутствием. Среди прочего старец сказал: «Вы говорите, что я пятьдесят лет прожил в монашестве. Но какая в этом моя заслуга? Господь призвал меня… Он же подавал и подает мне силы в борьбе со страстями… А сам я — ничто! Вы говорите, что я назидал вас своим словом. Но я никогда ничего не говорил от себя, а всегда — из слова Божия и отеческих писаний… Я не нахожу и не имею у себя никаких заслуг, вижу одни немощи. Только ваша любовь, дети мои возлюбленные, не замечает или не хочет видеть этих моих немощей… Благодарю Царицу Небесную, благодарю и вас всех, мои дорогие братия и чада о Господе, за все, в чем сказалась ваша любовь ко мне, недостойному ни любви, ни почтения, ни этих подношений… Молитесь обо мне…»

На протяжении многих лет среди батюшкиных почитателей были богатые купцы, промышленники, высшие должностные лица Петербурга, Москвы. К старцу-простецу за советом приезжали архиепископ Трифон (Туркестанов), Павел Иванович Плиханков, потомственный дворянин, оставивший блестящую карьеру военного ради монашеской келлии, будущий оптинский старец преподобный Варсонофий. У батюшки бывали духовный писатель С. Нилус, модный тогда философ Владимир Соловьев, известный адвокат Ф. Н. Плевако… Наконец, сам император Николай II.

Чем же привлекал смиренный скитский иеромонах всю эту сановную знать? Какие были в нем силы, чтобы утешать и пригревать простой люд, съезжавшийся со всех волостей и каждодневно тысячами толпившийся возле батюшкиной келийки «у Черниговской»? Что в нем было такого, чем он располагал к себе богатых жертвователей, и они отдавали огромные суммы на дела милосердия, вкладывали капиталы в строительство Иверской обители на пятьсот сестер, — обители, состоящей из нескольких храмов, жилых корпусов, гостиниц, водопровода, конного и скотного дворов, огородов, парников, пасеки и даже своего кирпичного завода?

Житие старца дает ответы на поставленные вопросы. Иеромонах Варнава, подвизавшийся в середине XIX — начале XX века в Гефсиманско-Черниговском скиту Троице-Сергиевой Лавры, и все, что с ним связано, подтверждает теперь уже забытую истину, что во все времена русские старцы — монахи-подвижники, люди святой жизни — пользовались непререкаемым авторитетом как духовидцы в самых разных сферах российской жизни, будь то церковная (в первую очередь), семейная, хозяйственная и даже государственная.

Гефсиманский батюшка, будучи умудренным от благодати Божией, стяжал такие духовные дарования, имел такую веру, что для него не существовало преград между миром видимым и невидимым, временем прошлым и будущим. Отсюда его прозорливость, способности советчика и наставника. Как писал уже упоминавшийся оптинский старец преподобный Варсонофий, «у нас кроме физических очей имеются еще очи духовные, перед которыми открывается душа человеческая… И от нас не скрыто ничего».

Что же касается отца Варнавы, то у него, по слову апостола Павла, была вера, любовью поспешествуема [1] Гал. 5, 6. . Именно любовь притягивала к нему самых разных людей. Велико было обаяние его личности, сформировавшейся в сокровенном иноческом делании.

«Он жил во славу Божию» — начертано на его надгробии в пещерном храме Черниговского скита. В жизнеописании отца Варнавы нам предстоит раскрыть, что же стоит за этими словами, по возможности полно показать особенности его характера, черты личности, те свойства и способности, необходимые духовнику в окормлении не только монастырских братий, но и каждой православной семьи, каждого верующего человека, словом, всё то, что составляет суть теперь уже редкостного явления — русского старчества.