Олег Гриневский - Тысяча и один день Никиты Сергеевича

— В действительности, — сказал он, — все может произойти с точностью до наоборот. Советы всегда действуют по собственным планам, и, если видят, что мы проявляем слабость, они начинают оказывать на нас сильное давление. Неудачи в Заливе свиней побудят Советский Союз предпринять то, что при других обстоятельствах он бы не сделал.

Что ж, в данном случае Эйзенхауэр был на сто процентов прав. 12 мая Хрущев ответил согласием на предложение американского президента встретиться в Вене. Но теперь встреча в верхах Кеннеди была совсем не нужна. Униженный поражением на Кубе, боясь кризиса в Берлине, не имея четких ориентиров в политике, — с чем он мог прийти на венскую встречу? С предложением заключить договор о запрещении ядерных испытаний? Но даже в этом вопросе переговоры в Женеве давно уже зашли в тупик.

Встреча в австрийской столице, состоявшаяся в начале июня, подтвердила самые пессимистичные прогнозы. Два дня черные лимузины сновали от американского посольства к советскому под восторженные приветствия добродушных венцев. Но на переговорах обстановка была мрачной. Хрущев напористо, порой грубо, требовал заключить германский мирный договор, ухода западных войск из Западного Берлина и превращения его в вольный город. Кеннеди в ответ расписывал прелести прекращения ядерных взрывов. Встреча окончилась ничем.

Но она развязала руки Хрущеву. Более того, она разбудила в нем самые низменные, жестокие инстинкты первобытного человека при виде загнанного в ловушку зверя. В своем окружении он высказывал убеждение в том, что новый американский президент — человек слабый, неуверенный в себе и к тому же плохо ориентирующийся в международных делах. Поэтому на него надо давить, чем злее и грубее, тем лучше.

Его соратники по партии, руководство военных и КГБ вовсе и не думали сдерживать зарвавшегося вождя. Наоборот, они всячески подыгрывали ему и поощряли на принятие самых крайних решений. Посол Меньшиков, хорошо ориентировавшийся в сложных хитросплетениях кремлевской политики, писал, например, 11 июля о своей встрече с братом президента Робертом Кеннеди, в ходе которой они сцепились по германскому вопросу: «Поражает тупость, скудоумие, неспособность привести ни одного довода или аргумента в защиту своей позиции… И это правая рука президента. Думаю, что эти новые американские „вожди“ петушатся, пока еще есть время. А когда дело будет подходить к решительному моменту, они первыми наложат в штаны».

И это была не статья в «Литературной газете», а оценки, рекомендации советского посла в Вашингтоне. А Громыко? Он, как всегда, оставался верен своему принципу брать сторону сильного. А потому если и не подстрекал Хрущева, то и не останавливал его, не предупреждал об опасных последствиях нового курса. Он просто молчал.

8 июля с подачи Министерства обороны, КГБ и отделов ЦК было объявлено об отмене прежнего решения о сокращении Вооруженных Сил Советского Союза на один миллион двести тысяч человек, которое с таким трудом пробивал Хрущев после своего возвращения из Кэмп-Дэвида. С его попытками хоть немного обуздать военно-промышленный комплекс и сократить военные расходы было покончено. Военный бюджет вырос на одну треть.

Кеннеди не заставил себя ждать. Совет национальной безопасности объявил о повышении боеготовности вооруженных сил США. Шесть дивизий приготовились к броску в Европу. Военный бюджет увеличивался на три с половиной миллиардов долларов.

Это был тот самый шаг, в котором нуждался Хрущев. Как раз в эти дни он готовил акцию в Берлине. Но совсем не ту, которую ожидали на Западе. Утром 14 августа там начали возводить берлинскую стену…

В общем, колесо событий неумолимо покатилось к военному кризису.

Утром 4 июля 1961 года в комнату № 1001 высотного здания на Смоленской площади позвонил К. В. Новиков. Он велел двум молодым сотрудникам своего отдела немедленно спуститься на седьмой этаж в секретариат Громыко:

— Быстро! Одна нога здесь — другая там. Министр ждет.

Вызов к министру и разговор с ним в те годы всегда был чреват неприятностями. С самого верха шла манера орать на подчиненных, и нередко Громыко возвращался из Кремля разгневанный и, получив там втык, в свою очередь срывал злость на том, кто попадал под руку.

На этот раз вроде бы пронесло. Помощник открыл отделанную под орех дверь, ведущую в кабинет. В конце его стоял огромный стол, к которому был приставлен маленький столик под зеленым сукном и два кресла. Поэтому если приглашенных было более двух, то тем, кто чином пониже, приходилось приносить стулья. Громыко пошевелил губами и голосом без выражения сказал: