Тургенев был у Сперанского, нашел, что он постарел. В городе ему уже дают разные назначения. Князь Петр его видел вчера на концерте у князя Дмитрия Николаевича Салтыкова.
Александр. Москва, 28 марта 1821 года
Апраксин сказывал, что Екатерина Владимировна приехала и привезла известие о начале военных действий в Италии; а зять его, толстый Голицын, князь Сергей Сергеевич, набарабанил, по обыкновению, кучу новостей. Первое, что в Пьемонте революция и во всей Северной Италии; второе, что Пепе австрийцев побил, что вытребованы в Лейбах Ермолов, Дибич, Сперанский и не помню какие еще генералы. Вральман Толстой, который все гневается, что Закревский не пишет ему новостей, подходит ко мне и спрашивает, правда ли, что Ермолов едет в Лейбах. – «Да вам должно это лучше знать». – «Мне пишет зять, что Ермолов едет, но не пишет – куда; а братец что вам пишет?» – «Брат мне не говорит об этом». – «Ну, может быть, и неправда; я и спорил с князем Сергеем Сергеевичем, и говорю, что, верно бы, зять мне написал. Какой, право, этот Арсений Андреевич, как не написать мне, куда едет Ермолов, да и об Дибиче ни слова». Чудак! Как сравню его болтливость со скромностью Закревского, то не понимаю, что находит ему писать зять; ибо, кроме вздоров, что ему и писать к Толстому?
Право, стыдно Голицыну в его чине и при его воспитании так себя выставлять; ему вторит Гурко, генерал, который также, кажется, себе все позволенным считает. Такие роли хорошо играть Боголюбову, а не им.
И у нас умолкло о греках. Бедный Чумага ходит повесив голову и нездоров, не знает, что делать по коммерческим своим делам, и Христом Богом просит меня сообщить ему, что узнаю; но я тоже ничего не слышу. Ты не ошибаешься, что множество здесь рассказов. В присланном тобою «Инвалиде» вижу все подробности итальянских военных действий. Отсутствие австрийцев подало повод к молве, что их побили. Саччи уверяет, что он предвидел пьемонтское возмущение: «Это было в духе времени, – сказал он, – в прогрессе разума. Я не хвастаюсь проницанием сим задним числом, но всегда думал, что ежели австрийцы забьются в сапог Европы и возникнут неустройства в Северной Италии, то положение их будет очень критическое». Каковы же сардинцы! Как это тихо вели, и в пору все вспыхнуло! Признаться, скорее в Милане можно было ожидать беспорядка, нежели в Пьемонте. Экая каша заварилась! Хорош и С.-Марсан, это второй Блакас. Как не иметь малейшего подозрения в умыслах неприятелей правительства! Это досадное обстоятельство, ибо одно сражение генеральное все бы кончило в Неаполе. Пусть уверяют не меня, что война эта с макаронщиками есть национальная. Пустяки! Теперь война может сделаться жестокою и упорною; но правда то, что у итальянцев нет предводителя. Чем-то все это кончится? Для газетчиков теперь лафа: есть что сообщить публике.
Ты говоришь, что Сперанского ждут еще к вам, а здесь отправили его уже в Лейбах. «Белую суму» буду ожидать, но мнения своего насчет королевы, право, не переменю. Непотребная, да и только. Между нелепыми слухами надобно включить и то, что у нас прекратятся библейские общества и уничтожится взаимное обучение, но никто не умеет дать причины. Это сказывал приезжий из Петербурга Ершов (муж своей жены).
Константин. С.-Петербург, 29 марта 1821 года
С Владимиреско, который в Малой Валахии первый собрал войска, говорят, велено снять наш крест.
Ермолов слаб, еще на диете, и я думаю, что и сегодня не в состоянии еще будет выехать. К болезни у него и горе. С ним приехал архитектор, которого он очень любит и который ему там очень был полезен. Принуждены были сделать ему операцию, и он под ножом умер. Мы точный составляли за обедом госпиталь: Бистром обрезал себе палец, а у меня нога болит по милости хирурга-педикюра.
Вчера уверяли меня, что Ипсиланти взял Браилов и Журжу, разве только сюрпризом, когда все турки спали крепко, а не то мудрено без пушек брать крепости, которые турки умеют защищать. Полторацкий здесь был и у меня был два раза, но выхлопотал ли позволение сделать из своего дома во всех отношениях королевский дворец – не знаю. Он должен был на прошлой же неделе отправиться домой.
Александр. Москва, 29 марта 1821 года
Я теперь от Пушкиных: в даль забиваться не мог решиться. Они говеют. Старуха была в постели, прочие ужинали; но, узнав, что я тут, просила меня войти к ней без церемоний, и мы поболтали о происходящем в свете. Она, имея военных в семье, все боится войны. Охала, купила 1200 червонных по 12 рублей (увы!), посылает Володе с разными другими покупками. Я сказал, что червонец еще по 12 рублей 50 копеек, и она утешилась, что не опоздала покупкою. После пошел я вниз к Софье, у которой сидел до сих пор, то есть до полуночи; она доделывала кошелек, который просит меня отправить завтра по легкой почте к мужу, который послезавтра именинник. Она очень рада, что поход, ему назначенный, был отсрочен до конца мая.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу