Привет-привет-привет
Несколько лет назад мои друзья Мари Хау и Джеймс Шеннон снимали коттедж в Ист-Энде. В конце их квартала — через улицу друг напротив друга — стояли два обветренных дома. В одном жили две пожилые женщины. Они всегда сидели внутри, все время смотрели телевизор, закутавшись в одеяла. Ели с подносов, не отрываясь от экрана.
В доме напротив жили двое старых мужчин. Через окна было видно, что их дом забит всяким хламом, но для них, конечно же, это было имущество. В гостиной, помимо прочего, было полно старых радиоприемников и телевизоров, судя по всему, вышедших из строя. Один из стариков, которому было, наверное, лет восемьдесят, каждый день сидел на крошечном дворе перед домом в замызганном белом пластиковом кресле, которое давно приняло форму его тела. Он был то ли наполовину, то ли вовсе глухим — определить было трудно. Каждый раз, когда кто-нибудь проходил мимо его дома, он улыбался, кивал и кричал: «Привет-привет-привет», — надтреснутым, но звучным голосом. Мы с Джеймсом и Мари договорились между собой, что, когда состаримся и одряхлеем — если нам повезет прожить так долго, — мы не будем стариками, которые целыми днями сидят перед телевизором. Мы будем из тех, что выставляют свои кресла наружу и кричат «Привет-привет-привет» каждому, кто проходит мимо.
Край Ист-Энда
В итоге вы доберетесь до места, где Коммершиал и Брэдфорд-стрит сливаются в одну дорогу. Городская черта уже неподалеку. Прямо перед вами томно раскинулся Бич-Пойнт, на котором сгрудились прибрежные мотели и коттеджи. Он прекрасен — на несколько увечный манер. Большинство здешних мотелей были построены в сороковые и пятидесятые годы — продолговатые одноэтажные деревянные здания, украшенные скромными неоновыми вывесками с изображением чаек и предлагающие каждому гостю пару металлических садовых стульев, ржавых по краям, со спинками в форме раковин морских гребешков. Еще дальше на востоке, за пределами видимости, за городской чертой, выстроились в линию двадцать (может, чуть больше) пляжных домиков — белых, совершенно одинаковых, с точными формами и пропорциями домов в «Монополии». Табличка на каждом гласит, что он назван в честь какого-нибудь цветка: роза, маргаритка, цинния, календула, мальва.
Но мы туда уже не пойдем. Постойте минуту-другую немного восточнее последнего дома на побережье, где залив плещется прямо у обочины. Чуть впереди есть небольшая бухта внутри бухты, сформированная береговым выступом Бич-Пойнта. Во время прилива вы увидите спокойные воды, сливающиеся с небом. На отливе вы увидите широкую полосу влажных песчаных гребней, образованных отступающей водой. Их рисунок будет соответствовать направлению течений, и в параболических впадинах между ними там и сям будет поблескивать чистая соленая вода. В теплую погоду на пляже будет полно людей, остановившихся в мотелях на Бич-Пойнте, и много-много детей. Старики будут сидеть на складных стульях, привезенных с собой. Взрослые помоложе будут наблюдать за своими чадами и смотреть на воду, прикрыв одной рукой глаза от солнца. Дети будут носиться вокруг, копаться в песке или взрывать его ногами, плескаться на отмелях, выполнять или игнорировать увещевания родителей не заходить слишком далеко, не мутузить своих братьев или сестер, вести себя потише. В этом смысле за последние двести лет здесь ничего не изменилось.
Сейчас [20] Перевод Д. Веденяпина.
Сейчас в тумане
у кораблей какие-то особенно страшные
голоса, настоящая жуть.
Мое окно глазом слепого
смотрит на океан.
Я спал и вдруг проснулся.
Ночь, корабельные огни
появляются и снова пропадают
в тумане; из отдельных мигающих точек
они превратились в одно
гигантское световое пятно,
как будто передающее мне
некое сообщение,
расплывающееся, как смысл речи,
пустившейся в пляс
под музыку судовых сирен,
вытянувшуюся
в одну-единственную ноту.
Это похоже на мою жизнь,
тоже пульсирующую вот так;
я отворачиваюсь от окна
с видом на горе; комната
до краев наполнена темнотой
и тенью листвы, и я понимаю,
что тому, что я чувствую,
не должна быть подарена речь.
Темнота, я — Денис Джонсон
и, да, я почти согласен признать,
что очутился здесь не по какой-то
чудовищной случайности.
У меня в руках отражения цветов,
и вот я кладу их к твоим ногам.
Я почти понял, как и почему
оказался сегодня именно здесь,
на этой границе земли и воды,
где туманные гонги настаивают,
что я смогу спастись
только шагнув туда,
где нельзя дышать.
Мой плащ — лепра, а мой кинжал —
ложь; нужно ли мне
избавиться от них? Должен ли я
оборвать свою жизнь,
чтобы она началась?
Музыка, ты — свет;
боль, ты и только ты
даришь мне что-то вроде подсказки,
как минута минуте, вспышка
вспышке и голос голосу.
Я сегодня на краю океана,
в зазоре и промежутке,
потому что здесь,
в этом немом пустотелом пространстве
я — его слово.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу