Майкл Каннингем - Край земли. Прогулка по Провинстауну

Вместе с тем в летние месяцы Провинстаун — распутный карнавал, и пропустить его самые отвязные пирушки было бы сущим позором. По ночам в городе царит особый дух безрассудства, какой возникает там, где люди целиком и полностью готовы — жаждут — заняться тем, что не стали бы делать дома.

Ночная жизнь Провинстауна посвящена, как правило, блужданию по барам. Провинстаун может похвастаться несколькими весьма сомнительными барами для натуралов и куда большим количеством мест для геев и лесбиянок. Насколько мне известно, ни одному мужчине не отказывают в посещении женских баров — и наоборот. Это Провинстаун. Хотя, возможно, вы будете смотреться чужаком в «Погребе» — садо-мазо-гей баре, — если вырядитесь в лоферы и рубашку для регби, никто вас в дверях задерживать не станет.

Бары в Провинстауне не только появляются и исчезают от сезона к сезону, но переживают взлеты и падения популярности — тот, что был самым модным этим летом, следующим опустеет, а через лето снова станет невероятно посещаемым. Но есть один, который является неотъемлемой частью города, и он точно никуда не денется до тех пор, пока существует Провинстаун.

«Эй-хаус» (никто не называет его полным именем) в различных проявлениях стабильно существует с конца XVIII столетия. Здесь был отель, ресторан, кабаре и бар, иногда все вместе, а в более суровые времена он был широко известен своим лояльным отношением к пьянству, азартным играм и проституции. В пятидесятые, незадолго до своей смерти, здесь в течение недели выступала Билли Холидей. Он стоит в узком переулке, отходящем от Коммершиал-стрит — новоприбывшие отыскивают его не с первого раза. Вам нужен зазор между рестораном «Вореллис» и магазином «Кейп-Тип спортс».

«Эй-хаус» открыт круглый год. По вечерам заснеженных февральских будней, даже если внутри лишь несколько посетителей, в двух каминах постоянно горит огонь. Хотя я уверен, что его владельцы, как и все деловые люди, руководствуются вопросом прибыли, мне кажется, их решимость держать «Эй-хаус» постоянно открытым сродни филантропии.

«Эй-хаус» нисколько не изменился с тех самых пор, как я впервые побывал там более двадцати лет назад. Он был и остается этакой бурой берлогой; внутри в любое время суток царит подернутый сепией полумрак. Дискотечные огни на танцполе создают ореол более яркого коричневого цвета; по углам мрак сгущается до цвета кофе и темного шоколада, переходя в соболиную черноту. Одни и те же плакаты — Сара Воэн, Джо Даллесандро в «Мусоре», Кэнди Дарлинг, Дева Мария — висят там же, где висели всегда, как и веревки, пробковые поплавки и фонари — этакий неопределенный кивок в сторону морских корней «Эй-хауса». Малый бар, который ближе к Коммершиал-стрит — это отдельный гей-бар со своим входом. Танцпол — за соседней дверью. «Эй-хаус», как в барном, так и в дискотечном секторах, отдает мускусом, его стены и половицы пропитаны запахами пива и пота, а также мыла, которым смывают пиво и пот. Как это часто бывает со старыми барами, он напитан сексом и разочарованием — что-то влажное, попользованное; это точка в пространстве, где сходятся секс, оптимизм и разочарование. Все эти желания — по большей части неистовые, изнуряющие, несбывшиеся — ночь за ночью въедались в его стены, как запах пролитого пива. В «Эй-хаусе» можно отлично провести время, но во мне он всегда будил воспоминания об Орфее, спускающемся за Эвридикой в царство теней. Стоит удалиться от танцпола, в более темные глубины, как проявляется его потаенная сторона. Здесь не то чтобы неуютно — почему, в конце концов, средоточие стольких надежд и такой великой тоски должно вас радовать? — но он определенно населен призраками, как населены призраками поля сражений.

Летом, особенно по выходным, бар столь плотно забит красивыми мужчинами, что недолго предположить, будто красота — базовое состояние человека, и что ты сам, даже если считаешь себя красивым, поддерживал в себе эту иллюзию лишь потому, что ты — нормальный крепкий гусь, давно живший среди других гусей и лишь теперь оказавшийся в компании лебедей. Это место — не для слабонервных, и, к сожалению, красота, которой оно полнится, — не щедрая красота, которая вовлекает смотрящего, не та, которой обладают великие куртизанки, живописные полотна и старые здания. Скорее это красота, какую пестовали во Франции несколько столетий назад, когда накрытые столы водружали на плоты и несли их по улицам во время парада, а за этими столами сидели аристократы, поглощая щедрые обеды с фарфоровых тарелок, чтобы простой люд мог мельком увидеть роскошь, обычно недоступную взорам.