Игорь Рабинер - Герои не нашего времени. Харламов, Тарасов, Яшин, Бесков в рассказах родных, друзей и учеников

После всего этого — в коммуналку… Зато — с отцом, в полном семейном составе! И вот новая картинка — Бегоня носится вокруг большого стола в комнате Харламовых с тапком за нашалившим Валерой.

«В Испании и сейчас, если надо налупить малыша — только тапком, — объясняет его сестра. — А папа ее успокаивал. Никогда нас не ругал, не бил. Что бы ни происходило. Допустим, брат ставил у двери швабру, чтобы на меня упала, когда я в комнату вхожу. А первой входит мама, и швабра падает на нее. Или когда в футбол гоняет и стекло в квартире на первом этаже разобьет.

На самом деле мама тоже была добрейшая и веселая! Но у нее были испанские эмоции. И она у нас была главным тренером. Валерка занимался хоккеем и футболом, папа — спидвеем, я — волейболом. Брата спрашивают: «А мама чем занимается?» Он отвечает: «Она у нас — главный тренер». На кухне была с утра до вечера. И поднималась с продуктами на пятый этаж без лифта. Мы так жили. И не жаловались».

И все же из слов Татьяны Борисовны во многом получается, что Бегоня — это классический случай «своего среди чужих, чужого среди своих». В Испании она скучала по Советскому Союзу, в СССР — по Испании. Хотя и привыкла к нашим тогдашним реалиям…

Спрашиваю сестру Харламова, сильно ли мама тосковала по родине, когда граница еще была для нее закрыта.

«Конечно, — отвечает она. — Единственное, что спасало, — испанский клуб. Он располагался в месте, где раньше был клуб Чкалова, а уже после развала Союза образовалось какое-то казино. Там и в испанском центре они собирались, общались. И тосковали. Мама готовила очень много испанских блюд. Какая была рыба — то в одном соусе, то в другом! Никто так не умел. Люди приходили специально поесть мамину стряпню.

При этом в Советском Союзе она чувствовала себя комфортно. Однажды ее спросили, поехала ли бы она в Испанию насовсем. Она ответила неожиданно: «Нет. Я без колбасы и селедки уже не могу». Родной дом у нее был здесь, адаптировалась полностью. Только плохо говорила. У нее все слова были в творительном падеже: «книга» — «книгами», «хлеб» — «хлебами», «тарелка» — «тарелками». Про шипящие вообще речи нет — ни одного не могла выговорить. В милицию из-за своего русского попадала.

Папа, может, говорил по-испански не особо, но, если выпьет, даже песни пел. Так мне с родителями повезло! Добродушные, открытые. И всем довольны. Папа, кстати, до Испании все-таки доехал. Первый раз — в 90-м году. Через девять лет после гибели Валерки. Он все время хотел на родину жены. С того года все говорил: «Теперь можно умереть. Побыл на родине Бегонечки своей». Потрясающей они были парой…»

Завершая испанскую тему, перечисляю Татьяне Борисовне фамилии других выходцев из Испании, ставших известными советскими футболистами, — Агустина Гомеса из «Торпедо», Михаила Посуэло, выступавшего и за этот клуб, и за «Спартак».

«Это все папины друзья, — живо откликается сестра хоккеиста. — А моя мама в детдоме познакомилась с еще одной испанкой, которая много лет спустя родила знаменитого в будущем баскетболиста Хосе Бирюкова. Не знаю, были ли Хосе и Валера знакомы лично, но Бирюков о Харламове прекрасно знал — это точно.

Испанское сообщество в Москве вообще было очень сильным и сплоченным. Если бы не оно и не Красный Крест, может, Валерку бы и не вылечили. Мама подняла всех. Подключили представителя Красного Креста, который добился и санатория, и больницы, и лечения. Потом — чтобы квартиру дали. Ему нельзя было жить в коммуналке, где 25 человек и шумно. Помощь была очень большая. Так у нас появилась первая отдельная квартира».

История эта — про тяжелую болезнь Харламова в детстве — была, конечно, менее колоритна, чем испанская, но точно более драматична. Сценарист Местецкий вспоминает:

«Изначально в сценарии присутствовал другой гигантский кусок про детство Харламова. Это был рудимент первого, еще не нашего сценария. У Валеры в детстве было больное сердце, а папа втайне водил его на тренировки, чего мама не знала. Все хотели эту историю в фильме оставить — но потом стало ясно, что она все-таки не о том, и с ней получается какое-то совсем детское кино. Мне всегда казалось, что детство в таком объеме в сценарий не влезет. Скорее за него держались продюсеры».

На самом же деле это был ключевой для харламовского детства момент. Вот так иногда разнятся правда кино и правда жизни.